Киршиан же начинал медленно выходить из себя, чувствуя, как где-то на краю собственного сознания неотвратимо поднимается багровая волна гнева. Он был готов снова вцепиться в Торчера и вышибить из того скромные остатки мозгов, но его останавливало кое-что более важное. Время. Времени катастрофически не хватало. Позиция у него была самая что ни на есть неудачная: с минуты на минуту прилетят удвоенные силы городской обороны и просто расстреляют всю его компанию сверху. Или сбросят бомбу. Или просто выжгут всю площадку жидким прометием – кто знает, какие сюрпризы могут быть в оружейном арсенале этого обособленного мирка?... Видя, что Торчер впал в умственный ступор, Повелитель Ночи принял единственное правильное решение – оставил того в покое. Вряд ли туповатый раптор создаст какие-нибудь проблемы. Поэтому он просто отвернулся от своего товарища по несчастью, освершенно не опасаясь удара в спину, и открыл личный канал с Фаорлином. Тот, не дожидаясь вопроса, скороговоркой сообщил:

- Восемьдесят процентов добычи погружено, «Громовые ястребы» готовы взлетать.

- Пускай взлетают, - решительно ответил Киршиан. – Ты летишь с ними. В ангаре найди этого придурка и сообщи ему, что разгрузка – его задача. Я прослежу, чтобы остальные двадцать процентов тоже были погружены и вывезены.

- А как насчет «надо поторопиться» и «у города неплохая защита»? – не удержался от легкой колкости Фаорлин, при этом прекрасно поняв, о каком «придурке» идет речь. – Еще несколько минут назад ты вел себя так, будто у нас времени в обрез.

- Так и есть! – недовольно подтвердил Киршиан. – Поэтому в твоих же интересах немедленно заставить Гуорфа и остальных шевелить задницами! – и отключил связь, не желая слушать дальнейших возражений.

Это была его обычная тактика – не раздавать приказы самому, а умело спихивать донесение его распоряжений до непосредственных исполнителей на своего верного брата по оружию. По крайней мере, он был уверен, что Фаорлин мало того, что поймет его правильно, так еще и доступно донесет смысл задачи даже до таких тупиц, как Тенверд и Гуорф. Кстати, насчет Тенверда, который превзошел самого себя, покинув зону высадки… Киршиан сделала себе мысленную пометку хорошенько побить этого урода лбом о корпус «Громового ястреба», однако внутренний голос активно подсказывал ему, что в этот раз он опять ничего Тенверду не сделает, и тот продолжить хаметь дальше.

Не обращая более никакого внимания на Торчера, Киршиан смотрел, как «Громовые ястребы» один за другим тяжело отрываются от выложенной бетонными плитами площадки, наполняя ночной воздух оглушительным ревом двигателей. Он любил этот звук. Шум различных механизмов говорил ему о том, что он все еще жив. И живет в ритме постоянно меняющейся вселенной. Сам он не мог объяснить себе это странное, почти человеческое чувство, поэтому чисто инстинктивно наслаждался коротким зрелищем беспорядочно взлетающих небесных машин. Фаорлин запрыгнул в люк одного из «Ястребов» и скрылся внутри. Тем временм Гуорф и еще парочка Повелителей Ночи торопливо затаскивали в ожидающие погрузки «Ястребы» последние партии металлолома. Остальные подтаскивали поближе весь тот хлам, что был разбросан по площадке. Некоторые балки и куски агрегатов были насколько большими и тяжелыми, что с трудом влезали в грузовой отсек, однако распилить их на части банально не было времени и возможностей. Киршиан с каким-то садистским удовлетворением подумал, что по прибытии груза на корабль Тенверда ожидает веселая ночь в роли самого активного грузчика. Уж там-то он от работы не отвертится.

Наплевав на чувство собственного достоинства и прочие бесполезные понты, Киршиан снизошел до того, что, покинув свой «наблюдательный пост», бегом бросился к последнему «Ястребу» и, прихватив по дороге стопку листов оцинкованного железа, с размаху швырнул их в алчно раскрытую пасть грузового люка. Листы оглушительно загремели, рассыпавшись в бепорядке, однако это было уже неважно. Вместе с Гуорфом, Тшеном и остальными Повелителями Ночи, высадившимися этой ночью на поверхность неизведанной планеты, они дружно побросали все оставшиеся металлические части в грузовые отсеки, не заботясь об аккуратности, после чего Киршиан скомандовал самим забираться внутрь. Оставшуюся на площадке металлическую мелочь собирать было бессмысленно, и без того награбили они здесь немало.

Он уже заметил появившиеся в небе над промзоной многочисленные огни, окрасившие темно-фиолетовое небо в светло-сиреневый оттенок. Воздух наполнился нарастающим гулом. Значит, менее чем через половину стандартной минуты здесь будет массовый расстрел тех неудачников, которые осмелились задержаться.

- По местам! – рявкнул Киршиан по общей вокс-сети.

Повелители Ночи в хаотичном беспорядке начали набиваться в оставшиеся два «Ястреба». Киршиан сейчас совершенно не думал о превышении грузоподъемности машин (учитывая, сколько металлолома было тщательно напихано в грузовой отсек), он лишь надеялся, что эта толпа идиотов, как он мысленно назвал своих братьев по оружию, не станет серьезной помехой. Было бы глупо умереть здесь, под массированным обстрелом каких-то жалких смертных. Два «Громовых ястреба», что остались здесь, внизу, не имели никаких шансов, чтобы успешно противостоять натиску многократно превосходящих их числом боевых машин.

Подгоняя свою бестолковую команду различными ругательствами, Киршиан последним ввалился внутрь и, прямиком направившись к пилоту, коротко, но доступно объяснил тому его судьбу, если «эта долбанная тачка немедленно не уберется отсюда». Он не знал имени пилота и вообще, кажется, видел его впервые (хотя, скорее всего, Киршиан просто плохо различал лица своих смертных слуг), но ему было без разницы. Впрочем, его угроза прозвучала совсем просто, но этого было достаточно, чтобы бледный пилот лихорадочно стал запускать системы шаттла дрожащими руками.

- Если будешь тормозить и вообще сделаешь какую-нибудь фигню, - спокойно обратился Повелитель Ночи к пилоту, - я подарю тебя Менкхору в качестве раба. Он будет счастлив.

Под «какой-нибудь фигней» обширно подразумевалось все, что Киршиану может не понравиться. И казалось бы, ничего страшного он не сказал, однако каждый смертный на его корабле хотя бы раз в жизни слышал имя «господин Тарроил Ресу-Менкхор» в самом ужасающем контексте и прекрасно знал, что у того не было рабов. По крайней мере, живых и при полном комплекте конечностей.

- Эй, ты вообще кто?

Корпус взлетающего суденышка потрескивал в борьбе с гравитацией планеты, его мотало из стороны в сторону, в беспорядке наваленный груз угрожающе скрежетал и расползался под собственным весом – скоро, как только они покинут зону тяготения, все это взлетит вверх и будет парить по трюму, доставив немало проблем при посадке. Но пока этого не случилось и в этом полумраке вопрос, донесшийся из внешних динамиков чьей-то брони, все внимание привлек к тому, кому был адресован.

Торчер плавно поднялся и повернулся, переставил лапы, когти со скрежетом калечили покрытие. Непохожий на них, даже на эту пеструю толпу галактических убийц и воров, собиравших свое снаряжение и трофеи долгими годами, он словно нес на себе нечто такое, что останавливало даже их. То ли аура некоей брезгливой неприкасаемости, что преследовала каждого, кто носил на себе знаки, подобные тем, что украшали, отчетливо видные, его грудь и шлем, то ли опасные повадки потрепанного годами стычек, но от этого не менее драчливого зверя. Молчание затянулось, но все не важно, он не понял вопроса, ему мешал акцент и шум в голове, сделавший звуки ватными и далекими, когда раптор слишком быстро встал. Но ему вполне зватало интуиции, чтобы догадаться, чего они от него ждут и чего ждут от спросившего, того, кто прямо глядел на него. Тускло-розовые и красные глаза на черном, две застывших угрожающих маски, обращенные друг к другу, напряжение возросло и возросло еще, когда Торчер медленно поднял длинную, длинней правой конечность с усиленными изогнутыми когтями, распрямляющимися, словно чтобы достать наглеца. Но им пришлось только впустую хватануть воздух, когда тот небрежным и быстрым движением отбросил протянутую руку и хотел сделать что-то еще, когда услышал хруст, а через мгновение и увидел на дисплее, какое давление стиснуло его собственную кисть, неведомым образом оказавшуюся в тисках этой якобы медлительной лапы врага. Торчер не рискнул и дальше тягаться с Повелителем Ночи и просто высвободил правую ногу и ударил противника ею в лицевую часть шлема – фокус, казалось бы, совершенно немыслимый для астартес в броне. Руку его, он, тем не менее, не выпустил, собираясь в следующее мгновение швырнуть поверженного противника к его оживившимся сородичам. Он знал, что стрелять сейчас никто не станет, и, в общем-то, всерьез драться тоже. Это сорт игры, в которую играли они все, в большей или меньшей мере, но неожиданный окрик заставил его разжать когти – заговоривший с ним сразу же отпрянул назад, и, наученный опытом, медленно сместился направо, подальше от усиленной левой лапы врага. Но схватка, толком и не начавшись, погасла сама собой – Торчер повернул свою удлиненную морду к кому-то, кого увидел и узнал.

В ту же секунду кто-то грубо пнул его по ракетному ранцу. Разумеется, это был все тот же хозяин, бросивший короткую фразу: «Пошевеливайся!». Покинув темное нутро «Ястреба», Торчер оказался в просторном ангаре с довольно-таки хаотичной обстановкой, и на него тотчас обрушилась волна новых звуков.
Как и на всем корабле Повелителей Ночи, в ангаре царила полутьма, рассеиваемая лишь фонарями, закрепленными на касках смертных работников, которым свет был жизненно необходим. Что же касается Астартес, то им привычнее было передвигаться и существовать в темноте, и чем темнее было в помещении – тем им спокойнее. При появлении господ смертные или выключали свои фонари, или отводили их лучи вверх или в сторону, чтобы не дай Император засветить в лицо какому-нибудь чрезвычайно чувствительному к свету сыну Конрада Курца. Торчер, кажется, где-то слышал о том, что геносемя Повелителей Ночи дарует им всем одну и ту же особенность – прекрасное ночное зрение и абсолютную непереносимость яркого света. Причем, яркий свет для них начинался с 60-ваттной лампочки.
В ангаре было шумно и довольно хаотично. Повсюду слышался скрежет каких-то механизмов, то и дело вокруг сновали туповатые сервиторы, периодически врезаясь в людей. Некоторые сервиторы выглядели совсем плохо: кому-то недоставало руки, у кого-то из горла торчали оборванные трубки и провода, а одни и вовсе бездумно топтались на месте, словно из-за сбоя программы. Что касается Астартес – те не обращали на сервиторов и смертных слуг никакого внмиания, величаво шествуя мимо стройных рядов «Громовых ястребов» и беспорядочно наваленного хлама. В ангаре пахло машинным маслом, человеческим потом и еще какими-то резкими веществами вроде химических растворителей. Обстановка была хаотично-рабочая, когда все вроде бы занимались своим делом, однако порядка от этого больше не становилось.
Киршиан обогнул застывшего подле трапа Торчера и направился к знакомой фигуре неподалеку. Остальные воины поглядывали на раптора, казалось, с интересом, однако никто не осмелился высказывать свое «фи» без одобрения командира. А командир вел себя так, будто все шло по плану. Он привычным движением обеих рук снял с головы шлем, услышав привычное шипение вырвавшегося наружу сжатого воздуха, и небрежно примагнитил его к набедреннику.
Фаорлин, чья рука давно перестала кровоточить, заметил неподалеку Геррона Элрибара и, незаметно подойдя к нему со спины, положил ему на плечо здоровую руку. Элрибар не ощутил этого прикосновения через броню наплечника, но интуитивно почувствовал, что сзади кто-то стоит. Неторопливо развернувшись, он с удивлением увидел Фаорлина, который никогда не заговаривал с ним без крайней нужды. Видимо, и сейчас тот подошел вовсе не для праздной болтовни.
- Сэр?... – пробормотал Элрибар, не зная, что сказать.
- Если я еще раз увижу тебя рядом с Тенвердом, мелкий сученок, - серьезно обратился к нему Фаорлин, опуская руку, - уши оторву. Понял?
Прозвучало это спокойно, без угрозы, однако Элрибар прекрасно знал, что Фаорлин никогда не бросает слов на ветер. Предупреждение было предельно ясно.
- Понял, - только и сказал он.
- Хорошо, - одобрительно кивнул Фаорлин и отошел.
Элрибар вздохнул и подумал о том, что много не потеряет, если прекратит на пару с Тенвердом ржать над Менкхором и прочими интересными кадрами. В конце концов, с Тенвердом его мало что объединяло, кроме недавнего эпизода на крыше, когда оба опускали едкие комментарии, глядя, как Менкхор разделывает чью-то тушку. Что касается самого Менкхора – того вообще было нигде не видно. Скорее всего, он был крайне опечален тем, что не успел забрать свои безумные трофеи с улицы, поэтому удалился в свою келью.
Тенверд же, пыхтя и бормоча какие-то ругательства, был занят: он перетаскивал награбленное добро из «Ястребов» в ангар, небрежно швыряя его в беспорядке и создавая при этом оглушительный лязг. Проходящий мимо Киршиан прикрикнул на него и велел аккуратнее разложить все эти балки и шестеренки. Тенверд буркнул в ответ, что понял приказ, и действительно стал вести себя тише. Однако, скорее всего, только до того момента, пока Киршиан не уберется из ангара.
Оборудование, украденное из подземной лаборатории, Киршиан строго-настрого запретил трогать, решив оставить его в «Ястребах» до тех пор, пока не решит сам разобраться, что внутри. Возможно, позже все это добро перетащат в апотекарион или любое другое свободное помещение. Тем более что сперва ему хотелось избавиться от металлолома. Грузчики Корсаров вынесут из ангара все, что плохо лежит, но им не придет в голову заглянуть в грузовые отсеки машин.
- Хреново выглядишь, - сказал он, подходя к Фаорлину. – Тебе нужно зайти в апотекарион, медицинский сервитор сделает тебе новую руку.
- Медицинский сервитор, - фыркнул Фаорлин, отводя взгляд и делая вид, будто наблюдает, как работает Тенверд. – Мне и так неплохо.
- Ты же знаешь, что рано или поздно тебе понадобится рабочая рука, - заметил Киршиан с легким раздражением. – Я знаю, что у нас никогда не было апотекария, но это не такая уж серьезная проблема. Если ты забыл, у нас есть врач из смертных.
- Ветеринар, - поправил его Фаорлин.
- Да какая разница?
Фаорлин глянул на своего командира и товарища по несчастью, но ничего не сказал. Вполне возможно, что Киршиан понятия не имел, чем занимаются ветеринары и почему Фаорлин отказывается доверить ему свою конечность.
- Как хочешь, - фыркнул Киршиан и отошел.
- Постой! – окликнул его Фаорлин. – Что насчет этого… твоего животного?
Киршиан нахмурился и только сейчас, казалось, вспомнил, что Торчер до сих пор неприкаянно топчется около одного из «Громовых ястребов». Действительно, надо было его куда-то пристроить.
- А хрен его знает, - ответил он, - пристроишь его куда-нибудь?
- Ну уж нет, - решительным тоном отрезал Фаорлин. – Я категорически против его присутствия на корабле, поэтому пристраивать его никуда не собираюсь.
Киршиан мог и осадить Фаорлина за дерзость и прямой отказ, но что-то в этом тоне подсказало ему, что спор приобрел опасный оборот. У Фаорлина редко случались ситуации, в которых он стоял на своем только лишь из принципа, но сейчас, видимо, был как раз такой случай. И, вступая с ним в спор, Киршиан рисковал потерять союзника и заслужить его полное презрение. Торчер не стоил этой цены.
- Ладно, я разберусь, - нехотя отступил он. – Но уверяю тебя, что твои опасения бессмысленны. Это животное совсем скоро станет безобидным существом.
Фаорлин усмехнулся и отвел взгляд, а Киршиан продолжал:
- Я привез труп Рахека. Его броня почти в порядке. Проследишь, чтобы его доставили Суану? Я хочу, чтобы он разобрал броню Рахека.
- Не вопрос. Как только закончу здесь, - легко согласился Фаорлин, но все же в его голосе проскользнула какая-то напряженность.
- Спасибо, - сдержанно ответил Киршиан, хотя это слово далось ему с трудом.
Он развернулся и направился к раптору, обдумывая, правильно ли поступил, что не выкинул незваного гостя из люка. В состоянии погони и обстрела было неудивительно, что проблема Торчера занимала его меньше всего, но вот теперь раптор здесь, и придется с ним что-то делать. Однако Киршиан был птицей слишком высокого полета, чтобы лично нянчиться с Торчером. Смертные явно не годились на эту роль, а остальные Астартес или наотрез откажутся, как Фаорлин, или нехотя согласятся, однако непременно пострадают в процессе общения с Торчером. И как ни хотелось Киршиану приставить к Торчеру Тенверда, он понимал, что не следует разбрасываться своими воинами, особенно таким странным образом. Что ж, придется самому что-то придумать. Как бы парадоксально это ни было, но он не слишком хорошо знал свой корабль, чтобы представлять, где можно поселить Торчера в относительной безопасности от смертного экипажа и, главное, от Фаорлина и Менкхора.
Торчер же наконец сумел подробно рассмотреть лицо воина, которого еще там, на заводе, определил как своего нового хозяина. Броня Повелителя Ночи была темно-синей, отчего лицо, и без того довольно бледное, казалось сневато-белым, как у утопленника. Впрочем, возможно, в этом сыграло свою роль тусклое освещение и голубоватый свет мельтешащих тут и там фонарей. Лицо его было удлиненным, узким, с тонкими бледными губами, острым носом и выступающим вперед подбородком. Однако особенную странность лицу придавали глаза – косого разреза, узкие, с угольно-черными зрачками. Торчер никогда не видел таких лиц. Возможно, Киршиан был уроженцем какого-то отдаленного имперского мира, ибо среди Астартес такие лица можно было встретить разве что в давно забытом легионе Белых Шрамов. Торчер заметил и еще одну особенность: глаза Фаорлина были непроницаемо черными - что зрачки, что белки. У Киршиана же белки глаз были обычными, белыми, как у любого смертного. Что это – мутация геносемени, или этот Астартес и вовсе не принадлежит к легиону Повелителей Ночи?... Впрочем, последнее было маловероятно: сыны Конрада Курца вряд ли позволили бы командовать собой какому-то отщепенцу из другого легиона. И все же Киршиан и лицом, и повадками заметно отличался от прочих своих братьев.
Подойдя еще ближе, Киршиан остановился и, глядя на Торчера сверху вниз, сказал:
- Если ты хочешь остаться на моем корабле, Торчер, тебе придется уяснить, что здесь существует только один закон – мое слово. Самодеятельность наказывается смертью. Никаких поединков и убийств без моего приказа. И еще: кто не работает – тот не ест. Все понятно?
- Твое слово? – Раптор медленно поднялся, скрипнув механическими суставами, оказался наравне и, на мгновение уставившись розоватыми линзами визора прямо перед собой, прошептал в своей манере: - Ну так приказывай.
...Приказ его не особо удивил. Украденное оборудование нужно было собрать и наладить, но, вероятно, в этой своре отморозков не было ни единого механикуса или техноадепта. Собственно, он тоже не особо походил на приверженца Омниссии, однако после случившегося с ним несчастья Торчер быстро выучился использовать свои электронные мозги для такого же тривиального воровства. Пока кто-то выгребал технику, он копировал всю служебную информацию, и сегодня он вспомнил свою обычную роль, вспомнил, что и раньше так было.
И он вспоминал лица и имена, обрывки знаний, собранные отовсюду и понемногу, перебирал, как барыга перебирает свои сокровища, и обходил секцию, в которой его заперли. Заперли, он убедился в этом, отыскав все восемнадцать выходов, три из которых он мог бы вскрыть, но пока решил этого не делать. Раптор ограничился только тем, что выказал недовольство, вывернув из стены один из замков и вернулся к невпопад составленным контейнерам, рассмотрел нескольких людей, которых ему дали в помощь и длинно выдохнул, зашипев фильтрами. Определенно, кое-чем они могли бы ему помочь... потом. Как только он разберется со всем этим.
Кабели успели приржаветь и проворачивались их в пазах с натужным скрежетом, пока один за другим не повисли, ударившись о набедренник; силовая перчатка нехотя трещала креплениями, Торчер тихо шипел и по-своему ругался, пока она не сдалась и не рухнула на пол, обнажив руку по локоть. Было странно увидеть под темно-серым керамитовым панцирем болезненно-бледную тонкую кожу, через которую просвечивали темные вздутые вены. От вживленных в тело портов в стороны, как кровоподтеки, расползались следы, знаки порчи, и через трещины редкими каплями сочилась не кровь, а невесомая маслянистая жидкость со странным солоноватым запахом. Вслед за перчаткой на пол отправился прыжковый ранец и шлем; физиономия раптора после общения с местным хозяином выглядела отвратно. Детали оптики отчетливо отпечатались на отекшей брови, из-за нее он почти ничего не видел левым глазом. Проведя ладонью по голове, Торчер нащупал несколько ссадин на лбу и виске, на дне одной из них прощупывался металл, и он тихо зашипел от досады, это будет долго зарастать.
Один за другим он открывал контейнеры, мельком рассмотрел содержимое, постоял, покачиваясь на лапах и будто бы размышляя.
- Эй, выродки. – Он обернулся на людей, что подошли ближе, но так и не рискнули проявить себя более навязчиво, - Дай сюда вот это.
Он приблизился, всего тремя своими шагами преодолев десяток человеческих, и кто-то из этих грязных зверей отшатнулся назад, отпрянул с дороги, вероятно, хорошо выученный хозяевами. Им, наверное, казалось, что они сделали это расторопно, но для Торчера все было медленно, он просто протянул руку и забрал у одного из них инфопланшет. Выпрямившись, раптор пошарил на затылке и вытянул кабель, ткнул в планшет, поприкидывал еще, покопался в контейнерах и сунул обратно вещь, которая в его руках казалась игрушечной:
- Идите и найдите мне все по списку. У вас, выродков, связь есть?
Связи не оказалось и беготня продолжалась еще половину стандартных суток, Торчер перебирал ворохи предложенных кабелей и запчастей, требовал одно и отвергал другое, но больше просто ругался полушепотом, чтобы не пугать выродков. Кто-то из астартес подходил к вырванной им двери, кажется, даже заходил в зал, но раптор не пожелал отвлекаться на драку. У него была вполне определенная цель, и она даже не особо расходилась с пожеланиями хозяина, для которого он уже в общих чертах понимал, как восстановить варварски разобранную лабораторию. Схемы перекрывали визуальный канал, то и дело он замирал, уставясь перед собой застывшими глазами, потом скрупулезно запомнил новую схему, уселся под одним из пустых контейнеров и заснул.
Несколько раз его будила возня людей, но раптор только прислушивался и засыпал вновь, даже не включал визуальный канал, так и сидел, будто труп с остекленевшими глазами. И каждый раз пробуждение становилось все тяжелей, остатки стимуляторов и обезболивающих, которые поддерживали его сутки назад, окончательно распались и все, что Торчер сумел после десяти часов полубессознательного состояния – это издать горлом неопределенный глухой звук и попробовать сесть удобней. Через несколько минут он приподнялся, попробовал встать, но счел за лучшее перекатиться на колени и попробовать проблеваться, хотя и знал, что нечем. В голове что-то колотилось и билось при каждом движении, и раптор долго сидел, покачиваясь, прежде, чем рискнул выпрямить механические лапы и подняться вертикально.
Ему было дурно, и дурнота была хрусткой лопающейся розовой волной, скрипящей на зубах, пока он перебирал притащенные по списку реактивы и пытался сообразить, как собрать работающую горелку. Все кружилось, и он удивлялся, как это его лапы ухитряются как будто сами по себе ходить и удерживать равновесие независимо от своей воли. Торчер терпел и кусал пальцы, и на капсуле, в которой в прошлом зрели готовые тела, рисовал знаки, числа и имена, одно и то же имя, повторенное множество раз.
- Ты, как там тебя. – Не оборачиваясь, он поманил левой рукой того, кто подошел ближе, недоумевая, - Иди сюда. Смотри.
И человек, темноволосый мальчишка, почти подросток, подошел и смотрел. И ничего не понимал до тех пор, пока одетая в керамит ладонь не сжалась у него на горле, приподняв над полом. Торчер сунул его в капсулу, подняв легко, как тряпку и как тряпку скрутил сопротивляющееся тело и под визг, режущий ему слух, принялся втыкать иглы. Захлопнул крышку.
Крики стали глухими, потом стали стихать, а потом он осипшим горлом выкрикнул одно-единственное имя, и оно, исторгнутое его пастью, прозвучало жутко и слишком громко, и отозвалось не только в недрах корабля, пройдя по всей вентиляции, но и в больной голове, самое время было порадоваться, что от нее осталась только половина, способная болеть. Глухо подвывая, раптор возился со своими склянками правой рукой, левая у него тряслась так сильно, что ее пришлось сжать в кулак. И в какой-то момент ярко-алая жидкость, вытекавшая из капсулы по трубкам, сделалась прозрачной и будто бы невидимой, бегучей словно ртуть и немного... волшебной.
Осторожно, чтобы не расплескать, Торчер перелил жижу в извлеченный из-под брони сосуд, медленно, смакуя каждый миг, вернул его на место, под бронепластину на правом плече и защелкнул крепления. Возвращаясь, он медленно провел пальцами по капсуле, размазывая собственные рисунки и облизал пальцы, даже посмотрел на затихший под стеклом труп, но решил пока не есть. У него теперь было кое-что получше. Лекарство от головной боли, и оно начало действовать.
Он посмотрел вниз – пол отдалялся, немыслимо и непостижимо оставаясь на том же месте, потом прогнулся и провис вниз потолок, угрожая рухнуть сверху. Недоумевая, куда его несут разладившиеся лапы, он попробовал идти без алгоритма, в котором что-то, наверное, разладилось, управляя своими механическими конечностями сам, но его унесло в сторону и со всем грохотом раптор завалился на пол, но такие мелочи его уже не беспокоили. Ему казалось, что он падает, и летит, и растекается облаком звука и цвета, утратив всякую форму.
Потом ему смутно помнилось, что он пытался подняться, полный решимости дособрать увиденную в галлюцинациях схему, но почему-то не мог даже понять, где верх и где низ. Тогда он добавил и это перестало его беспокоить.
В следующий раз он относительно пришел в себя, когда валялся на спине и вылизывал извивающиеся языки, обнимающие его левую руку и, кажется, даже кричал от удовольствия.
Кто-то зашел, но он не мог рассмотреть его, и звуки задваивались, не позволяя понять, один его гость или их двое.
- Что, тоже хочешь попробовать? – Торчер вывернулся на полу и, ткнувшись затылком в блок питания, посмотрел на вошедшего так, чтобы увидеть его вверх ногами. В тот момент это казалось ему исключительно забавным.

Обитель Хартуса была ничем иным как бывшей капеллой для медитаций, нагло захваченной колдуном. Якобы, именно здесь, в этом самом месте, ему было наиболее комфортно вступать в контакт с разумной материей варпа. Многие Повелители Ночи открыто возмущались по поводу того, что занимать огромный зал под личные нужды – вершина наглости со стороны Хартуса, однако Киршиан дал добро, объяснив это тем, что безопасность команды превыше всего. А поскольку колдун выполняет несколько важных функций, вроде предсказания течений варпа или страховки навигатора в межзвездных передвижениях, то будет лучше, если Хартусу ничего не будет мешать. Потеря комнаты для медитаций – ерунда по сравнению с тем, что Хартус мог вообще упереться рогом (пока еще в переносном смысле) и заявить, что хрен им всем, а не варп-путешествия.

«Перебьетесь, - сказал Киршиан особо недовольным Менкхору и Тенверду. – Особо духовные личности, нуждающиеся в медитации, могут заняться этим в своих кельях. А любители групповых оргий могут проводить досуг в любом другом месте, но так, чтобы я об этом не знал».

Общее возмущение было связано вовсе не с тем, что кому-то действительно требовался зал для медитаций. Скорее, просто всех бесил тот факт, что каприз колдуна «хочу жить в самой большой комнате с панорамным окном» был не отвергнут, а удовлетворен со всей поспешностью. Это решение Киршиана слегка подорвало его репутацию среди нескольких особо активных личностей. Даже Фаорлин не понял, почему Киршиан пошел навстречу желаниям Хартуса.

Вспоминая об этом случае, Киршиан стоял перед дверями в покои навигатора, удивляясь, отчего не видно и не слышно его слуг. Неужто старик наконец-то помер? Однако почему-то он никак не мог заставить себя войти внутрь вонючей тесной каюты и убедиться, жив ли навигатор и двое его астропатов. Асесу был всего лишь смертным стариком, замотанным в бесформенную груду рваного тряпья, однако Киршиана всякий раз передергивало, когда навигатор появлялся в поле его зрения. Вот и сейчас он, словно нерешительный школьник, никак не мог понять, хватит с него на сегодня потрясений или пока еще нет. Наконец, все-таки решив не тревожить навигатора (и заодно самого себя), он направился переговорить с колдуном. Так уж получилось, что эти двое – Асесу и Хартус – были жизненно необходимы для функционирования корабля. Если Асесу умрет (что, кстати, было вполне ожидаемо в любое время), то Хартус сможет временно его заменить. Именно по этой причине Киршиан выделил ему просторную комнату с удобствами – лишь бы колдун не выделывался и был готов в случае чего проложить безопасный путь через варп.

Это было еще одной проблемой, требующей решения. Зависимость от колдуна. И что было самым обидным – Хартус был неглуп и прекрасно понимал свой статус. Поэтому сейчас Киршиан в довольно мрачном расположении духа морально готовил себя к непростому разговору. Колдун, как это было ожидаемо, являлся весьма странной личностью, и угадать ход его мыслей было практически невозможно.

Не утруждая себя предварительным предупреждением по вокс-связи, Киршиан вошел внутрь под аккомпанемент шипения гидравлики в механизме дверей. Просторный полукруглый зал для медитаций выглядел как прежде, и Киршиан даже снял шлем, чтобы оглядеть его своими естественными глазами, а не в красно-черно-зеленой гамме «охотничьего зрения». От величия этого места у него некогда захватывало дух, однако вот уже пару лет как Хартус оставил на всем свой неповторимый ментальный отпечаток, и Киршиан, даже не будучи псайкером, все равно чувствовал мерзостные эманации Имматериума повсюду: в шевелящихся тенях, в беспричинном движении воздуха, в подозрительных шорохах под двойной лестницей, ведущей к панорамному окну… Что касается самого зала, то он почти не изменился: около пятидесяти квадратных метров свободного пространства, плавный изгиб фронтальной стены, наполовину занятой толстой стеклянной вставкой, за которой слабо светились далекие звезды. Вдоль выпуклого стекла тянулся узкий обзорный мостик на высоте примерно полутора метров от пола, на который можно было подняться по шаткой железной лестнице с обеих концов. Перед мостиком стоял тактический стол с мерцающей над ним голограммой безымянной имперской планеты. Киршиан вспомнил, что некогда в этом зале, вокруг этого стола, собирались его братья, чтобы выслушать краткий инструктаж на ближайшее будущее.

Теперь тактический дисплей со всеми его функциями принадлежал Хартусу, а Киршиану пришлось организовать брифинг-холл в другом помещении, больше этого, но без окон и украшающих стены надписей на древнем нострамском языке. Кто и когда оставил эти надписи – было доподлинно неизвестно, однако поговаривали, будто величайшие пророки легиона записывали на стенах то, что они видели в своих вещих снах. В этом утверждении была доля истины, ибо на узорчатую роспись стен эти надписи и непонятного назначения рисунки явно не походили. Скорее, действительно было похоже, будто кто-то на скорую руку пытался накарябать на стене какие-то важные мысли. Все они были хаотично расположены на уровне роста Астартес или чуть ниже, однако потолок оставался темен и девственно-чист. Киршиан некогда подумывал вплотную заняться этой «наскальной живописью» и получше узнать, что же записано на стенах, однако это было задачей далеко не первой важности. И, разумеется, на нее никогда не хватало времени. А теперь еще Хартус превратил зал для медитаций в свою берлогу, поэтому потратить несколько часов на самостоятельное изучение надписей не представлялось возможным: колдун ненавидел терпеть чье-то присутствие дольше четверти часа.

По темным стенам зала угадывались силуэты наваленных в беспорядке вещей, однако Киршиан практически никогда не присматривался к личным вещам Хартуса. Он попросту не хотел знать, чем живет колдун, поэтому старался как можно реже вообще заходить сюда. Одно то, что Хартус, полуодетый, восседал сейчас спиной к нему на пестром шерстяном ковре, уже заставило Киршиана передернуться от омерзения. В воздухе витал дурманящий аромат каких-то веществ, и Киршиан увидел, что на ковре расставлено несколько курительниц, от которых поднимается приторно-сладкий дым. Его еще раз передернуло, однако уходить сейчас было бы совсем глупо. Поэтому он неспешно приблизился к одиноко сидящей фигуре, обнаженной по пояс, и присел рядом на корточки (держась, однако, подальше от богомерзкого ковра с вышитыми гербами непонятно какого имперского клана).

Хартус был поистине интересной личностью. Он практически никогда не облачался в боевой доспех, предпочитая подставлять свое гладкое белое тело беспощадному холоду, царившему на корабле. Он мог часами сидеть неподвижно, погрузившись в некий транс, при этом его не беспокоил ни холод, ни какие-либо посторонние звуки. Увидев, что глаза колдуна закрыты, Киршиан подумывал, что не очень-то хочет сидеть и ждать, пока на него обратят внимание. Однако Хартус немедленно открыл глаза, словно только и ждал, что Киршиан приблизится. Хотя, скорее всего, так оно и было.

- Я тут подумал, - громко и отчетливо сказал Хартус вместо приветствия, будто продолжая недавно оборвавшийся разговор, - есть ли разница между строителем и проповедником? Ведь по сути оба занимаются одним и тем же: строят общину.

Голос его звучал мягко, напевно, однако слушать Хартуса было неприятно. Возможно, все дело в ярко выраженном акценте: никто на корабле не говорил на низком готике так странно, как Хартус. Киршиан списывал эту особенность на происхождение Хартуса из одного отдаленного мира-улья, расположенного на жаркой пустынной планете.

- Ты че несешь, Хартус? – нехотя отозвался Киршиан, подумав, что колдун опять за свое. – У меня к тебе дело есть.

- А разница, между прочим, огромная, хоть и поначалу незаметная, - продолжил Хартус, игнорируя его реплику. – Строитель физически объединяет людей в поселение, строя для них дом или город. Проповедник же объединяет души в единую духовную общину. Только вот разница не в этом, а в том, что строитель действует по чьему-то распоряжению, а проповедник говорит от имени своего затуманенного сознания.

- Ну типа того, - подтвердил Киршиан, не решившись спорить, хотя для него разница между проповедником-сектантом и строителем домов была до простоты очевидна. – У тебя есть несколько минут?

- Разумеется, брат, для тебя – сколько угодно минут, часов, дней… Кстати, ты когда-нибудь задумывался о том, что такое время? Для тебя время – не более чем расстояние от одного события твоей жизни до другого. От одной битвы до другой. От рождения до смерти. От начала жизни вселенной – до ее «тепловой смерти», конца всего живого. А существует ли время без нас? Было ли, к примеру, время до появления человека, до появления первой разумной жизни?... Когда я задумываюсь о том, что есть время и что есть сингулярность, мне кажется, что мой разум вот-вот сам обратится в сингулярность.

Киршиан приложил все волевые усилия, чтобы не нахлобучить Хартусу на голову одну из дымящих курительниц. От дыма у него уже слегка помутилось зрение, а в горле запершило так сильно, что захотелось поскорее уйти отсюда и выпить пару ведер воды. Хартус обожал говорить загадками, а еще больше – рассуждать ни о чем, используя в своей речи все умные слова, которые только знал. По крайней мере, Киршиан воспринимал его пространные размышления именно так.

- Слушай, Хартус, - начал он, зная, что однажды все-таки придется начать этот разговор. – Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

Колдун смотрел на него с непроницаемым каменным выражением лица. К слову сказать, лицо у Хартуса было занятным: узкое, длинное, с выступающим вперед подбородком, заросшим черной, как смоль, щетиной. Короткие волосы на голове также были черными и густыми, закручивающимися в колечки, как шкура каракуля. Руки, грудь и живот колдуна также покрывали мягкие темные волоски – не такие густые, как на бороде, но все же заметные. По сравнению с Киршианом, абсолютно лысым и без намека на какую-нибудь растительность на коже, Хартус казался прямо-таки оцивилизованным шимпанзе. Глаза колдуна были маленькими, но выразительными, непроглядно-черными и блестящими, как панцири крупных жуков. Эти глаза пронзительно смотрели на мир из-под черных кустистых бровей. Бледные губы, впалые щеки, нос с горбинкой – Хартус даже после имплантации геносемени легиона сохранил все характерные черты своего родного мира-улья. И вот теперь, сидя на шерстяном ковре, в одних лишь серых штанах, скрестив ноги, в окружении дымящих курительниц, Хартус мало напоминал грозного Повелителя Ночи. Более того, Киршиан даже с Тенвердом чувствовал хоть какую-то братскую связь, а к Хартусу – только лишь отвращение и непонимание.

Здесь, в этом зале, под открывающейся панорамой бескрайнего космоса, Хартус проводил дни и ночи, периодически погружаясь в транс, напевая заунывные мантры на неизвестном языке, вкалывая себе в вены смеси различных веществ, читая книги, украденные специально для него с различных миров, и занимаясь еще Тзинч знает чем… Киршиан предпочитал не знать. «Чем меньше мы увидим, тем спокойнее будем спать», - сказал однажды Фаорлин, даже не подозревая, что цитирует одного известного в М2 писателя, жившего на Святой Терре. Киршиану эта фраза понравилась, и он часто повторял ее себе, когда речь заходила о делах Хартуса или навигатора Асесу. Вообще Хартус редко покидал свои покои. Еду ему приносили слуги, а когда Хартус пользовался уборной – это видели, пожалуй, только полтора смертных. Или Хартус принимал душ крайне незаметно, или не делал этого вовсе. Опять же, Киршиан предпочитал не знать всех подробностей личной жизни Хартуса.

- Я принес тебе то, что ты просил, - сказал Киршиан, разжав руку. На пол упала связка плоских прямоугольных упаковок с надписями на низком готике. – На складе в апотекарионе есть еще несколько. Все, как ты просил. Там написано «метамизол натрия».

Хартус впервые потерял самообладание и рывком схватил связку упаковок, принявшись тщательно изучать этикетку. Затем вскрыл одну из них, понюхал, и зловещая улыбка заиграла на его бледных губах. Киршиан понятия не имел, что за вещество искал Хартус, однако искал он его уже давно, и только в этом мире, в той подземной лаборатории, в маленьком стеклянном шкафчике нашлось несколько упаковок с этим самым названием. Судя по тому, что вещество было редким, Киршиан подумал, что это наверняка какой-нибудь наркотик.

- Это порошок, - сказал Хартус. – А я просил в ампулах. Но так тоже сойдет.

- Это все, что было, - ответил Киршиан. – Я не смотрел, что там внутри. А теперь выслушай меня.

Он придвинулся чуть ближе к Хартусу и заглянул ему в глаза, выдерживая этот пронзительный влажный взгляд. Колдун всем своим видом выражал заинтересованность, тиская во вспотевших ладонях заветные упаковки с загадочным веществом.

- До высадки я пообщался кое с кем по поводу ситуации на нижней палубе, - продолжил Киршиан. – Я тебе уже однажды говорил, что несколько раз выходил из строя компрессор, поскольку в его турбину забивалась какая-то плотная слизь. Несколько ночей назад эта слизь снова появилась, на этот раз в ЦТП. Нел утверждает, будто лично видел, как эта дрянь выползает прямо из стен и ползет по машинам. Ребята выжгли всю эту херню прометиумом, однако я думаю, что это еще не конец. Если помнишь, когда топливный генератор неожиданно стал потреблять больше энергии, чем обычно, в одном из котлов обнаружилась та самая дрянь, темно-зеленого цвета. Как она попадает во все эти места – понятия не имею.

Хартус внимательно слушал его, склонив голову набок. Сложно было сказать, удивлен ли он этим новостям, и колышут ли они его хоть немного. Киршиан продолжал:

- До меня дошли вести, что смертные покинули свои жилые отсеки на нижних палубах и перебрались в другое место. Якобы это связано с тем, что перегородки, где они жили, превратились в живую плоть, сочащуюся кровью и гноем. Гуорф утверждает, будто видел в темных коридорах нижних палуб каких-то получеловеческих существ, однако едва он бросался в погоню, как они куда-то исчезали. Все больше и больше странных вещей происходит внизу. Гигантские крысы с головами человеческих детей, комки ползущей слизи, живые стены, существа о четырех ногах, растворяющие во тьме – ты не находишь это несколько странным для одного корабля?

Хартус молчал с неизменным выражением лица. Киршиан почувствовал, что отсутствие какой-либо реакции начинает его изрядно бесить. Тем не менее, он продолжал говорить:

- Прошлой ночью Нел доложил Фару, будто его помощники видели неподалеку от центрального апотекариона висящее на потолке существо, похожее на гигантского паука, с головой уродливой человеческой женщины. Они в ужасе убежали оттуда, и когда пришел Фар, там уже ничего подобного не было. Однако я склонен верить этой истории, поскольку смертные не осмелились бы лгать.

Хартус молчал.

- Ну и? – поторопил его Киршиан.

- Что «ну и»? – вкрадчиво осведомился Хартус таким тоном, будто разговаривал с конченным дебилом.

- Что скажешь?

- А что я должен сказать?...

Киршиан снова почувствовал желание надеть Хартусу на башку курительницу с благовониями.

- Что ты обо всем этом думаешь? – раздраженно уточнил он.

- Да ничего я не думаю, - передернул плечами колдун. – Ты сказал, я тебя выслушал. Забавные истории.

К этому Киршиан был не готов. Впрочем, Хартус постоянно ставил его в глупое положение.

- Я спрошу по-другому, - Киршиан уже начинал заметно беситься и не мог этого скрывать. – Какова, на твой взгляд, причина всех этих событий? Откуда взялись гигантские животные, слизь, которая ползет по стенам сама собой, и прочая хрень? Я хочу услышать твое авторитетное мнение, - в последней фразе явно прозвучал скепсис.

Уж от этого прямого вопроса Хартус не отвертится, решил Киршиан. Однако колдун снова отвертелся.

- А ты сам видел всех этих крыс и пауков? – равнодушно спросил Хартус. – Я имею в виду, ты знаешь об этом только со слов Гуорфа и остальных?

Киршиан опешил. По сути, Хартус угадал правильно – ничего из этого, кроме слизи в топливном котле, Киршиан лично не видел, поскольку ему, как командиру всего кондоминиума, было западло спускаться в какой-то там отстойник.

- Только слизь. Один раз, - сказал он. – Но это не значит, что все остальные случаи – выдумки.

- А почему нет? – спокойно предположил Хартус. – Смертные запуганы тобой настолько, что склонны преувеличивать свои страхи, поэтому в откормленных крысах им видятся всякие мутанты. Уверен, гигантский паук тоже кому-то просто померещился.

- Но ведь я видел зеленую слизь! И компрессор действительно несколько раз ломался!

- Ну разумеется, технике свойственно ломаться, - невозмутимо согласился Хартус. – Даже стойкие человеческие души ломаются, что уж говорить о старых железяках. Ты же не видел, из-за чего сломался компрессор. Смертные рабы сделали что-нибудь неправильно, вот и наплели твоему Нелу Дивиру небылиц про чудовищ. Слухами космос полнится.

- Но я лично видел! В  котле!

- Мой любезный брат, мне не нужно быть достаточно сведущим в химии высоких температур, чтобы предположить, какие химические реакции порой могут происходить от взаимодействия совершенно разных веществ. Низкокачественное топливо, дешевый прометиум, кривые руки рабочих – и вот тебе химическая реакция, породившая твою зеленую слизь, - снисходительно пояснил Хартус.

- Гуорф не стал бы лгать мне, - упрямо возразил Киршиан, хватаясь за рассказ Гуорфа о чудовищах на нижних палубах, как за спасительную соломинку.

- Конечно не стал бы, - кивнул Хартус. – Но кто знает, что ему привиделось в тенях. Возможно, какой-то смертный ребенок полз на четвереньках, увидел Гуорфа и юркнул в первую попавшуюся нишу. Зная нашего Гуорфа, на месте ребенка я сделал бы то же самое, - ухмыльнулся он.

Киршиан не нашелся, что ответить. Несмотря на свой статус командующего и абсолютного лидера, он еще не нашел способ, как подчинить своей воле Хартуса. Точнее, колдун вроде как формально подчинялся распоряжениям Киршиана, существуя наравне со всеми остальными братьями, однако при этом все равно жил сам по себе. Вот и сейчас он отметал все тщательно подготовленные аргументы Киршиана с легкостью умелого бойца.

- То есть, ты считаешь, что никакие потусторонние силы не проникли на корабль? – подытожил Киршиан, которому уже нестерпимо хотелось закончить этот разговор.

- Ну разумеется, - с благодушной улыбкой заверил его Хартус. – Не расстраивайся по пустякам, брат. Ты капитан, и у тебя нет времени уследить за всем сразу. Я уверен, что кое-кто просто зря нагоняет панику.

- Я не считаю, что все это пустые разговоры, - процедил сквозь зубы Киршиан. – Знаешь что, Хартус… Не знаю, чем ты здесь занимаешься сутки напролет, но я советую тебе заканчивать с твоим колдовством, пока эта долбанная слизь не сожрала тебя, пока ты спишь!

Хартус продолжил мять упаковку «метамизола натрия».

- Все в порядке, Киршиан, - ответил он все также спокойно. – Я держу под контролем свои способности. Мой разум открыт для Имматериума, однако никаким колдовством я не занимаюсь.

- А это что? – Киршиан указал на одну из курительниц.

- Всего лишь элемент интерьера. Ароматизатор воздуха.

- Запах мерзкий.

- У каждого свои представления о комфорте.

Повисла тяжелая пауза. Киршиан, чувствуя тяжесть в голове от обилия ароматического дыма, тупо сверлил глазами курительницу, думая, о чем он еще забыл сказать. Мышление стало даваться ему с трудом.

- Есть еще кое-что, - наконец сказал он.

- Да? – Хартус театрально вскинул левую бровь, изображая живейшую заинтересованность. При этом уголки его губ чуть подрагивали, и казалось, что он с трудом сдерживает смех.

«Этот ублюдок еще и смеет насмехаться надо мной!»

- На корабле наш новый союзник. Его зовут Торчер. Я взял его на той планете… на испытательный срок. Увидишь его – не пугайся.

- Торче-ер, значит? – иронично протянул Хартус. – Забавное имя.

- У тебя тоже, Мехмет, - бросил в ответ Киршиан, прежде чем успел подумать.

Однако это произвело эффект: ухмылка сползла с лица Хартуса, и Киршиан с удовольствием заметил, что тот несколько ошарашен. Ну хоть чем-то удалось задеть этого самоуверенного подонка. Все-таки иногда весьма полезно знать всю подноготную своих подчиненных, включая настоящие имена.

- Так вот, - продолжил он, - Торчер останется здесь. Возможно, на время, возможно, навсегда. Я пока не решил, что с ним делать. Но он кажется сообразительным.

«Пап, это Лиза, можно она поживет с нами?» - всплыла в памяти неожиданная фраза, непонятно откуда взявшаяся. Видимо, влияние пахучих курительниц. Киршиан тряхнул головой, отгоняя внезапное наваждение.

- Этот твой Торчер – один из нас? – холодно уточнил Хартус, больше не улыбаясь.

- Он не Повелитель Ночи, если ты об этом, - ответил Киршиан. – Но он Астартес.

- И из какого же легиона или ордена?

- Какая тебе разница? Просто Торчер. Я хочу, чтобы ты оставил на время свои колдовские занятия. Торчер должен сделать кое-что важное, и мне сейчас меньше всего нужна твоя долбанная слизь, пожирающая дорогую технику, - выпалил Киршиан неожиданно.

- Уверяю тебя, брат, все это пустые сплетни, а если и нет, то я к этому не имею никакого отношения, - жестко ответил Хартус, больше не ухмыляясь. – Тебе следовало бы самому убедиться в том, реальны ли все эти рассказы, прежде чем…

- Я сам решу, что мне следует делать, а что нет, - перебил его Киршиан и почувствовал, что разговор набирает опасные обороты. – Я надеюсь, мы друг друга поняли.

- Несомненно, - стеклянным голосом ответил Хартус, сверля Киршиана немигающим взглядом.

Киршиан поднялся, чувствуя, что по ногам чуть выше и ниже коленей разливаются холодные колики. Засиделся сверх меры. Хартус молча наблюдал за ним, смотря снизу вверх.

- Всего хорошего, - бросил Киршиан и, отвернувшись, обогнул ковер и направился к выходу.

- Да, кстати, - донесся до него голос Хартуса, снова ставший мягким и вкрадчивым. – У проповедника все-таки больше власти, чем у строителя. А все потому, что он самостоятельно принимает решения.

Киршиан, не замедляя шага, вышел вон.

На этот раз Киршиан все-таки покинул Стратегиум, испытывая легкий укол совести. Подкармливая Хартуса наркотиками, он поступал нехорошо. Фар точно не одобрил бы, узнав, что Киршиан притащил несколько пачек этого неведомого вещества. Но с другой стороны, вряд ли кто-нибудь, даже Фар, понимает его мотивы. Легко сказать: «Режь колдуна, он наркоман и мудак», однако никто почему-то не задумывается, как корабль будет путешествовать по варпу, если Асесу все-таки сыграет в ящик?... Киршиан решил, что Хартус будет жить до тех пор, пока на корабле не появятся по крайней мере двое молодых и здоровых навигатора. Вопрос лишь в том, где этих двоих взять.

Потом было еще несколько просветов. В каком-то из них Торчер обнаружил себя, собирающим какую-то плату взамен сломанной; материалов не было и вместо аккуратной микросхемы выходил хрупкий уродец, собранный из осколков и аккуратно извлеченных деталей старой. Он запомнил этот момент, потому что ему все время казалось, что недостаточно света, казалось, что цвета путаются и размываются из-за полумрака. Он без конца уставал, и ему совершенно не нравилась моторика рабочей левой руки, раптор злился, потому что здесь было попросту негде и некому ковыряться в его аугметическом позвоночнике, который он явно повредил. Потом было еще что-то, и еще, потом он валялся на спине в луже собственной блевотины и у него нестерпимо кружилась голова, а с потолка в лицо лупил совершенно безумный свет; Торчер так и не вспомнил, из чего сделал эти прожекторы, то ли снял с обшивки, то ли где-то нашел, хотя, кажется, и не выходил наружу.
Кажется, он вообще не выходил отсюда уже много недель, или дней. Он вспоминал, как кого-то жрал в совершеннейшей темноте, вспоминал пятна и сполохи в глазах, которые даже не сразу опознал как инфракрасный фильтр собственного визора. Вспоминал удушливую вонь, от которой что-то, что было заложено в его гены, тут же подняло дыбом несуществующую шерсть на загривке. Нечто смутное и уродливое, запретное, но он протянул к нему свою левую руку, голую, беззащитную. Неизвестно, что за дикий инстинкт заставил его это сделать, но раптор не удивился, когда увидел сияние, и им он мог коснуться источника этой вони. Языки, отростки, тянущиеся из его живой плоти, обмахнули стену, и то, что вырастало из нее и втянулись обратно, признав нечто свое, родственное и знакомое.
Тогда он в первый раз подумал о том, что здесь едва ли стоит оставаться надолго. На то мгновение, когда он дотронулся до корабля так, как не сумел бы дотронуться ни один из тех, кто знает эту лишь сторону, Торчер понял, насколько все стало хрупко. Под адамантиевой скорлупой медленно созревал один из мрачных хищников Имматериума, уже не одухотворенная машина, но каннибал, желающий в самоубийственном порыве слиться с себе подобными. Пока что личинка, и ее еще можно принудить спать долгие годы, но конечной стадией этой сущности будет еще один ржавый остов, вросший в какой-нибудь населенный бездной скиталец.
Он знал это, потому что хранил память обо всех этих метаморфозах. Видел, как оно перерождается, как пожирает, как охотится. Те, кто населяет переходы внутри, кто считает, что управляет им – не более чем паразиты в теле монстра, и в какой-то момент от них ничего не будет зависеть. Он помнил острый момент волнения и смутной радости, когда все этим мысли заставили его отступить назад, восторга от масштаба, с которым искажение пройдет по всему кораблю, словно это уже случилось. И машина, что заменяла ему рассудок, предопределила его решение обраться с корабля, как только появится возможность, но сам он не способен был заглянуть так далеко, да и ему не было дела, он смеялся и ничего не мог с собой поделать, да и не хотел. Что-то происходило с ним, он помнил голоса, не помнил только, были это голоса его демонов, или кто-то говорил с ним, стоя за спиной, или он хотел что-то вспомнить и прокручивал в памяти услышанные и записанные куски разговоров. Время стало странным, оно расползалось, точно кожа мертвеца, где-то ширились прорехи, где-то куски наползали друг на друга. Он забыл пометить, когда пришел на этот корабль и даже бесстрастные ко всем вывертам сознания внутренние часы его брони оказались бесполезны.
Кто-то приходил, и гостю пришлось надеть шлем, чтобы не ослепнуть от яркого света, который сутки напролет заливал мастерскую, в которой Торчер заново собирал украденную лабораторию. Гость видел только нагромождения агрегатов и ряды пустых капсул; он видел готовый технический контур, для которого нужны были только расходники.
Забавная задвоенность – он знал, как все это работает, у него были подробные описания процессов, к которым он мог бы обратиться, но происходящее все равно воспринималось как нечто совершенно непонятное, это было так же случайно и непознаваемо, как переливы цветов варпа, как белый шум в пустом канале вокса. Таинство зарождения жизни в чашке Петри, среди пятен пролитой на пол питательной среды. Гроздь зародышей в толстостенной колбе; он не представлял, как проводится отбраковка и наобум выбрал самые симметричные. Медленный рост телец в капсулах с физраствором – он рассматривал их каждый раз, когда приходил в себя между эпизодами нескончаемого наркотического угара, из которого выходил только когда нарастал риск убить себя передозировкой.
Наверное, все это потребовало изрядного количества времени. Торчер в отупении ворошил обглоданные дочиста кости согнутыми когтями на аугметической лапе, будто там, среди разгрызенных осколков, вдруг попадется что-то съедобное. Он хотел жрать, но жрать было совершенно нечего; по залу валялось, минимум, два человеческих скелета и, произведя нехитрый расчет, он нашел, что провел здесь не менее пятидесяти стандартных суток. Наверное, даже больше, он проверил отчет встроенного в броню инъектора, белесые буквы протекли по краю поля зрения и пропали, оставив нехорошее предчувствие, что снова придется искать реактивы. Но на один раз где-то же они нашлись, в конце концов... кто-то вошел, и раптор отвлекся от своих мыслей, подобрался и насторожился. Пришелец был астартес и стоял он как раз между ним самим и его оружием, убранным в самый дальний угол зала. Торчер приблизился, с хрустом пройдясь по костям, узнал гостя и подошел вплотную, так, что его лицо в темной полумаске отразилось в выпуклых стенках капсул.
- Я закончил, все работает. – По своему обыкновению негромко произнес он, обернулся на хозяина – бесцветные белесые глаза со зрачками, от яркого света стянувшимися в тонкие росчерки, прошарили по фигуре хозяина, замерли на его руках. – Хотя пробный материал не самый удачный, я слишком долго живу, чтобы надеяться на отсутствие отрицательных мутаций.
Качнувшись в сторону, он медленно обошел капсулы, словно в первый раз рассматривая содержимое, и ему казалось, что так уже было, что он откуда-то помнил, как всем этим пользоваться. В полупрозрачной жиже парили детские фигурки, но их расслабленные лишенные всякого выражения лица казались вообще ни на кого не похожими.

Два месяца пролетели как один день. Что, впрочем, было ожидаемо, поскольку все это время Киршиан не сомкнул глаз. То есть, ему казалось, что он не спал вообще, хотя Фаорлин утверждал, будто видел его задремавшим то на командном троне, то в столовке, положив голову на металлический стол, то еще где-нибудь… Однако эти «спасительные» перерывы едва ли помогали Киршиану поддерживать свое сознание в рабочем состоянии. Уже спустя пару недель он своим видом напоминал берсерка Пожирателей Миров: красные воспаленные глаза, тяжелое дыхание, свирепо оскаленные зубы. Смертные в Стратегиуме сидели тише воды ниже травы, никто не хотел попасть командиру под горячую руку. Даже Фаорлин – и тот держался подальше. Тенверд так вообще притих, словив пару раз несколько весьма недружественных пинков.
Собственно, неприятности начались с того, что Киршиан, отправившись проведать Торчера, заглянул все-таки в вонючую берлогу навигатора и обнаружил там привычный бардак. Покои Асесу представляли собой квадратную комнату примерно двадцати квадратных метров, однако казались еще меньше из-за наваленных тут и там куч грязного тряпья и картонных коробок. Киршиан понятия не имел, что хранит Асесу в этих коробках, а выяснять лично было бы крайне омерзительным занятием. В комнате всегда стоял тошнотворный запах, не имеющий ничего общего с курительными благовониями Хартуса. У Асесу пахло гнилью, сыростью, грязным бельем, засохшей кровью и прочими отходами жизнедеятельности. От небольшой купели, наполненной застоявшейся амниотической жидкостью, исходил сильный запах тухлятины. Киршиан предположил, что жидкость, равно как и все в этой комнате, не подвергалось уборке и замене с момента угона корабля.
Сам Асесу – худая человеческая фигура, замотанная в рваное тряпье – обмяк на своем привычном кресле без сознания. Его руки были примотаны к подлокотникам ржавой проволокой. Видимо, кто-то из прислужников сделал это по просьбе навигатора. Свет нескольких мониторов отбрасывал на его фигуру слабый отблеск. Позади кресла навигатора покоились две криогенные капсулы, где безмятежно спали две маленькие человеческие фигурки. Одинаково худые и лысые, они были практически неотличимы друг от друга, разве что у одной из фигур проглядывали сквозь белую робу едва заметные выпуклости груди. Киршиану эти двое астропатов, брат и сестра. достались «в наследство» от прежнего владельца корабля, и он решительно не знал, что с ними делать. Но Асесу сказал оставить их в криогене на всякий случай. Мало ли, пригодятся. Судя по всему, этот принцип «мало ли, пригодятся» использовался навигатором по отношению к любому хламу, найденному в этой комнате. Киршиан не любил бывать здесь.
Поборов брезгливость, он протянул руку в темно-синей бронеперчатке и дотронулся до головы навигатора. Тот никак не среагировал, и голова бессильно мотнулась в другую сторону. Капюшон упал с головы человека, и Киршиан увидел, что Асесу действительно выглядел неважно. Кто-то говорил, что Асесу еще довольно молод, лет от силы сорока, однако частые путешествия через варп совсем подкосили его здоровье. Киршиан видел перед собой иссохшее лицо старика. Щеки, покрытые редкими серебристыми волосами,  были настолько впалыми и тонкими, что казалось, их можно было проткнуть ногтем. Нос тонкий, острый, крючковатый, а лоб весь испещрен мелкими морщинами. Между кустистых седых бровей залегла глубокая борозда. Редкие волосы на голове перемежались белыми и рыжеватыми прядями. Из уголков глаз и тонких губ протянулись темные полоски засохшей крови. Преодолевая омерзение, Киршиан насильно приоткрыл старику один глаз, затем прислушался к слабому ритму его сердца и наконец оставил несчастное создание в покое. Навигатор был жив, хоть и порядком измучен. А это означало, что, даже если он придет в себя, то к варп-переходу будет готов не раньше чем через несколько суток.
Все это Киршиан кратко передал по воксу Фаорлину, приказав прислать слуг, чтобы те сидели подле Асесу и всячески ухаживали за ним. Пусть следующий переход будет для Асесу последним, но разбрасываться ресурсами не стоит. Киршиан уже принял мысль о том, что навигатор больше не жилец, поэтому решил выжать из него все, что только возможно, для последнего варп-перехода. А дальше придется иметь дело с вредным Хартусом. У него мелькнула мысль, что, может быть, Гурон продаст ему нового навигатора, если таковой имеется, но его тут же передернуло, когда он представил, как этот старый козел ухмыляется и высокомерно рассуждает о клиническом отсутствии мозгов у его союзников… имея в виду понятно кого. Все это было только первой каплей на пути долгого путешествия.
Сжалившись над Торчером, Киршиан отправил парочку слуг поинтересоваться, не голоден ли тот, однако, когда слуги не вернулись, он понял, что теперь Торчер точно не голоден. В этом был свой плюс - по крайней мере, он никогда не столкнется с ненормальным раптором в столовой. С другой стороны, смертные не бесконечны, чтобы растрачивать их в качестве еды. Заглянув к Торчеру пару раз, Киршиан отметил, что тот неплохо справляется сам. Другие Повелители Ночи к нему не совались – пожалуй, из-за того, что раптор предпочитал работать при ярком освещении, больно ранившем глаза детей бессолнечного мира. Возможно, именно поэтому Торчер каким-то образом до сих пор оставался жив. Всякий раз Киршиан заставал его за однотипным занятием: Торчер то отвратительно пожирал чью-то обглоданную конечность, то валялся в наркотическом угаре, бормоча полнейшую белиберду, то увлеченно копался во внутренностях оборудования, привезенного с имперской планеты… Киршиана он обычно не замечал, да тот и не навязывался. Ибо, как уже было сказано, проблем только прибавилось.
Все началось с протечки охладителя, а закончилось полным отключением теплоснабжения корабля. Смертные ныли и жаловались на холод, Киршиан нещадно гонял измотанного Нела Дивира по тридцати палубам, тот гонял своих механиков, однако причину поломки так и не нашли. Киршиан уже собирался устроить Хартусу форменный разнос, как вдруг выяснилось, что какой-то ребенок заполз куда не следует и сгорел заживо, перегрузив топливный генератор. По маленьким детским косточкам сложно было понять, откуда взялся этот ребенок и кто его родители, да никто особо и не выяснял. Если родители и были где-то поблизости, то они никак себя не проявили под страхом «разбора полетов». Кости выкинули, сгоревшие элементы котла заменили, и на нижних палубах снова стало относительно тепло (хотя Киршиан подозревал, что, по меркам человеков, все равно холод стоял жуткий). Никто точно не знал, сколько бедолаг замерзло насмерть в течение этих трех суток, однако Киршиан сделал себе очередную мысленную пометку собрать всех на генеральную уборку после встречи с Гуроном. Смертные уберут трупы, вычистят грязь, а может, даже найдут источник загадочных проявлений порчи.
Тем временем корабль продолжал двигаться к окраинам звездной системы, а навигатор по-прежнему валялся в обморочном состоянии. Киршиан уже мысленно прокручивал в голове план беседы с Хартусом. Он так и не заходил к колдуну вплоть до прибытия в Мальстрем, а тот не показывал носа из своей прокуренной норы. Всех это устраивало. Далее Киршиан решился-таки использовать внезапно появившееся свободное время, чтобы собрать Фаорлина и компанию на инвентаризацию брони и оружия – и тут же пожалел об этом. Нет смысла описывать весь тот разброд и шатание, которое лицезрел Киршиан, однако в результате ушел он ни с чем, ужасно злой и раздосадованный, а также убежденный в мысли, что «на этом корабле никто ничего не знает, и никому ничего не надо». Инвентаризация снова отложилась на неопределенный срок. Потом предстояла беготня по поводу пожара на двадцать восьмой палубе, через несколько часов после этого сгорел автомат в щитке недалеко от ангара.
- Между двух огней, - с ухмылкой прокомментировал Фаорлин, однако его никто не слушал.
Как не слушали и Тенверда, лопочущего что-то о том, якобы в этом самом щитке не так давно копался Геррон Элрибар. Киршиан только отмахнулся от него и тут же забыл, отправившись искать Гуорфа. Этот дикарь так и не признал все преимущества вокс-связи за последние четыреста с лишним лет, поэтому постоянно забывал бусину вокса в своей келье. Зато Киршиан знал, что Гуорф, не обремененный интеллектом, проводит дни и ночи сначала в тренажерке, потом в столовке. Сам же Киршиан в тренажерку заглянул только раза три за эти два месяца, чтобы отправить Гуорфа по каким-нибудь мелким поручениям. Заставить Гуорфа что-то сделать мог только Киршиан, поскольку остальных дикарь категорически не признавал. Зато Киршиана он обожал, как верная собака.
Просто еще несколько дней, и Дивир в своей обычной сдержанной манере сообщил, вытянувшись в струнку перед черным троном, что навигатор пришел в себя и пребывает «в добром здравии». Киршиан не пошел проверять, насколько доброе у Асесу «здравие», а лишь велел сообщить, когда корабль будет готов к прыжку. Ему не терпелось уйти в варп. Почему-то ему казалось, что все эти неприятности и поломки связаны с пребыванием в имперской звездной системе. Как только корабль свалит отсюда в глубины Имматериума – все мгновенно наладится.
Изможденный навигатор проявил неожиданную готовность вести корабль в Мальстрем, словно перед неминуемой смертью к нему вернулись дремлющие до сих пор силы. А может, он сам осознавал, что это его последний полет, который нужно провести безукоризненно. Как бы то ни было, едва «Полуночный бродяга» скрылся в варпе, Киршиан вздохнул с облегчением, решив, что наконец-то поспит впервые за полторы недели. Но не тут-то было! Жалобы на Торчера и сожранных смертных были всего лишь мелкой неприятностью по сравнению с тем, что какая-то склизкая тварь сожрала половину запасов геносемени в апотекарионе. Киршиан был в ярости. Обнаружил это Фаорлин, решившийся-таки прибегнуть к медицинской помощи смертного врача-ветеринара и тупого сервитора. Едва он переступил порог апотекариона, как стал свидетелем недавно устроенного погрома. Трясущиеся от ужаса двое смертных сбивчиво рассказали, что какая-то скользкая мразь выползла из вентиляции, раздулась до размеров крупной собаки и принялась ползать по стенам и потолку, оставляя повсюду следы белой слизи. После чего проела дыру в чане с жидким азотом и схарчила все хранящие там железы убитых легионеров. Второй чан тварь не тронула и быстро уползла назад, в вентиляцию. Фаорлин не видел тварь, зато видел слизь и развороченный бак, поэтому немедленно позвал Киршиана.
Это была катастрофа. Ожившую слизь искали всем аулом, однако, как это было ожидаемо, так и не нашли. Уцелевший чан спрятали в бронированный сейф, вентиляцию заколотили железными листами, апотекарион вымыли до блеска, однако это было лишь имитацией решения проблемы. Киршиан чувствовал острое желание ворваться к Хартусу и скрутить тому башку, однако вовремя вспомнил про Асесу и передумал. Даже если попробовать еще раз поговорить с Хартусом, тот лишь передернет обнаженными плечами и скажет что-нибудь вроде: «Ну ты же не видел эту тварь лично. И Фар не видел. Мало ли, что этим смертным придуркам померещилось». И объяснение сожранному геносемени он тоже придумает с поразительной легкостью. Хартус вообще обладал странным талантом заставить кого угодно сомневаться даже в своем существовании.
Киршиан не умел вырезать геносемя из тел павших воинов. Он не был уверен, что делает это правильно. Он также не был уверен, что можно хранить геносемя в жидком азоте. И все же хоть какая-то деятельность казалась ему лучше, нежели бездействие по причине «я не знаю, как это работает». Чаны с замороженными железами давали слабую надежду, что однажды его маленький кондоминиум пополнится новыми легионерами. И вот сейчас какая-то тварь с нижних палуб, ползающая по вентиляции, жрет его неприкосновенные запасы! В ту ночь Киршиан был настолько зол, что, казалось, вот-вот начнет метать молнии из глаз. Даже Фаорлин держался на почтительном расстоянии.
Потом случилось массовое самоубийство слуг общим числом двадцать два человека. Тупые смертные попросту синхронно перерезали друг другу глотки и повалились на грязный пол в жилом отсеке, где их нашел старший механик Тулан Фадор. По его словам, не было никаких явных причин этого поступка, однако Киршиан стал подозревать, что в недрах его корабля развивается некий культ Губительных Сил. Массовые самоубийства вполне были в духе различных сект. И тогда мысль о генеральной уборке показалась ему еще более здравой.
Спустя пару дней случилось еще несколько последовательных неприятностей, которые почему-то никто, кроме Киршиана, решить не смог. Словом, пока корабль плыл по безбрежному океану Имматериума, Киршиан носился, как проклятый, вверх и вниз, раздавая команды направо и налево и чувствуя себя при этом единственным разумным существом на корабле. Даже от Фаорлина, обзаведшегося-таки механической кистью, толку было немного. Киршиан бесился из-за того, что все вокруг бесполезные твари, однако поделать с этим ничего не мог. Если бы он мог лишить кого-нибудь квартальной премии, он бы непременно так и сделал, но в данном случае единственное, что он мог забрать у Тенверда и компании – их жалкие жизни. Но тогда точно все пришлось бы делать самому. В итоге получилось, что Киршиан два месяца бодрствовал благодаря химическим стимуляторам, обильной жратве и кофеину, но при этом был злой, как демон варпа. Про Торчера он и думать забыл. Фаорлин как-то осторожно намекнул, что если бы Киршиан не носился вперед-назад, а расставил все задачи в приоритетном порядке и распределил полномочия между персоналом, он был бы не настолько усталым. В ответ Киршиан лишь огрызнулся, и Фаорлин зарекся впредь давать кому-то полезные советы. Новая рука пока слушалась его плохо, соединение металла с плотью казалось ненадежным, запястье часто болело. А тут еще Киршиан огрызается нецензурными выражениями.
Шел второй месяц странствия в варпе, вдали от охранительного света Астрономикона. Вроде бы ничего сверхъестественного не происходило, а поспать все равно толком не удавалось. Киршиан решил лично обшарить нижние палубы на предмет проверки слухов о варп-порче, не доверяя это дело больше никому. Он должен своими глазами увидеть всех этих мразей, чтобы иметь против Хартуса веские обвинения. Однако, как назло, в ту ночь он ничего необычного не обнаружил, а шорохи и скользкое хлюпанье из неизвестного источника не были прямыми доказательствами.

Этой ночью Торчер был не единственным, кто шарился по нижним палубам в поисках проявлений варпа. Киршиан, сбитый с толку столь откровенным признанием со стороны Торчера, не мог спокойно ни спать, ни есть. Его снова понесло вниз – туда, где редко появляются Астартес, зато нашли себе приют горстки смертных, занятых примитивными проблемами выживания. Киршиан смутно представлял себе, как живут слуги и тунеядцы (кои несомненно были) на нижних палубах, да и с недавних пор не пытался узнать. Как-то он предложил Фаорлину устроить глобальную перепись населения, завести личные дела на каждого смертного, заставить их сообщать о каждом родившемся ребенке и таким образом найти всем занятие, чтобы искоренить бездельничество и бесконтрольное размножение. Впрочем, с последним не было проблем, ибо мало кто из детей выживал в таких ужасных условиях, зато бездельников и просто отлынивающих от работы было полно. Это Киршиан мог уверенно заявить безо всякой статистики.
На то предложение Фаорлин откровенно расхохотался и заявил, что это невозможно. Киршиан некоторое время обдумывал этот странный ответ, после чего мысленно согласился, проворчав, однако, что на этом корабле никто не хочет работать. Допустим, можно собраться и коллективно выловить всех смертных, вытатуировать им на лицах имена, порядковые номера, названия должностей, раздавать еду по талонам – и тогда, возможно, установится некое подобие порядка. Однако как отследить чью-то смерть или рождение нового ребенка, если смертные об этом не будут докладываться? Пройдет год-полтора, и снова возникнет великая путаница. Сейчас у многих человек есть обязанности и квалификация, однако сколько их, безымянных рабов, шляющихся по черным нижним палубам без дела?... И ведь каждого за руку не поймаешь. Киршиан вообще с некоторым внутренним содроганием представлял себе, какой бардак творится там, внизу, вонючих отсеках, куда даже Тенверд не заглядывает.
По-хорошему, ему давно хотелось вычистить сверху донизу весь корабль, выбросить из внешних люков весь хлам, старое оборудование, дурацкие неготические барельефы – и привнести наконец-то в эту железную коробку классический порядок, такой, при котором все работают, а кто не работает – тот преступник. Однажды на кратком брифинге Киршиан довольно пространно выразил свои идеи относительно установления общего порядка, после чего краем острого уха услышал, как Тенверд пробормотал некое незнакомое слово на сленге его родного мира, ужасно похожее на слово «совок». Киршиан не знал, что имел в виду Тенверд, но в том, что термин был оскорбительным, можно было не сомневаться. Рафик получил по ушам.
Вот и сейчас, вместо того, чтобы поспать хотя бы пару часов или нормально поесть, Киршиан бродил во тьме узких коридоров, спроектированных явно не для Астартес, и пытался успокоиться, прокручивая уже в который раз в голове диалог с Торчером. Он сожалел о том, что не сказал того и этого, и эти мысли не давали ему покоя. Как назло, все хорошие фразы приходят на ум только когда разговор бывает окончен. Он уже хотел найти ту самую надпись неизвестного автора, про Гурона, как вдруг почувствовал знакомый запах. Даже сквозь носовые фильтры шлема он отчетливо ощутил застоявшийся запах свежей крови. От этого запаха у него закружилась голова – совсем как у опьяневшего смертного, - напомнив о тех временах, когда кровь и страх невинных жертв приводили его в восторг. Оба его сердца забились в учащенном ритме, ноздри раздулись, дыхание стало тяжелым. Повелитель Ночи, повинуясь древнему инстинкту своего легиона, быстро пошел по следу знакомого запаха, сбивчиво пытаясь сообразить, что могло произойти неподалеку. Он уже так давно не чувствовал вкуса и аромата свежей крови, что, казалось, открыл в себе второе дыхание.
Он буквально пролетел несколько поворотов, царапая наплечниками стены и задевая крыльями шлема низкий потолок. Однако ему некогда было обращать внимание на такие мелочи. Впереди начинались такие узкие коридоры, что Астартес ни за что туда бы не поместился, однако инстинкты упрямо вывели его в маленький закуток около неработающего отопительного котла. Это было маленькое помещение, не более десяти квадратных метров, освещенное тусклым светом догорающих толстых свечей отвратительного темно-зеленого цвета. Пламя их было вовсе не теплым оранжевым, а каким-то блеклым, потусторонним, с синеватым оттенком. Оплавленный жир растекался вокруг свечей бесформенными лужами, тускло поблескивая. Свечи стояли только по периметру комнаты, а по центру…
Киршиан с отвращением посмотрел на открывшуюся ему неприглядную картину. Пол, стены и даже потолок были забрызганы кровью. На полу угадывались какие-то наспех намалеванные символы и рисунки, заляпанные кровью и частично перекрытые распластавшимися тут и там распотрошенными трупами смертных слуг. Их было шесть человек – кажется, среди них было две женщины, хотя понять их пол и возраст в этой отвратительной мешанине внутренностей, лохмотьев одежды и спутанных волос было невозможно. Присев на пороге низкой комнаты, Киршиан некоторое время тупо рассматривал это странное зрелище, силясь разглядеть в рисунках какой-то смысл. Свет догорающих свечей не ранил его глаза, тем более что светофильтры шлема тут же автоматически затемнили картинку.
В помещении, где практически не было движения воздуха, стоял крепкий запах крови, смешанный с менее приятным запахом человеческих потрошков со всем их содержимым. По всем признакам, это странное самоубийство или жертвоприношение было совершено недавно, не более нескольких часов назад. Возможно, как раз в то время, когда Киршиан беседовал с Торчером. И все же Киршиан чувствовал отвращение вовсе не из-за вида крови и внутренностей – к такому он давно привык. Ему был отвратителен сам факт того, что жалкие смертные посмели устроить этот бесформенный бардак. Это зрелище, особенно принимая во внимание кровавые символы и свечи, очень напоминало деятельность какого-нибудь религиозного культа, и это было особенно плохо. Только сектантов не хватало для полного набора неприятностей.
Киршиан не стал заходить внутрь – он бы туда просто не поместился во весь рост. Вместо этого он неторопливо побрел назад, размышляя, как ему следует поступить. С одной стороны, ему тут же хотелось отправить сюда Дивира, чтобы тот убрал трупы. А с другой, если Дивир  и его мужики увидят такое, то по кораблю немедля поползут слухи весьма негативного характера. Смертные попрячутся в свои темные норы и будут деморализовывать остальную команду рассказами об убийствах, о мстящих призраках и прочую хрень. Даже если строго-настрого запретить Дивиру болтать об этом, кто-нибудь наверняка узнает (если уже не узнал). Информация, особенно такого рода, распространяется среди смертных быстрее, чем инфекционная болезнь.
От невеселых дум Киршиана отвлек какой-то новый звук. На дисплее шлема вспыхнула одна очень знакомая руна.
- Эй, Рафик! – рявкнул Киршиан, не прибегая к внутренней связи. Его рык разнесся эхом по темному коридору. – Какого хрена ты тут забыл?
Послышались неуклюжие шаги, и в зыбкий круг тусклого света от одной-единственной лампочки выступил Рафал Тенверд собственной персоной. Шлема он не снимал принципиально, пряча под ним свои искусственные глаза. Он ничего не сказал, только переминался с ноги на ногу, будто в нетерпении.
- Ну, чего молчишь? – поторопил его Киршиан, переключаясь на внутренний канал. – Куда направляемся?
- Да просто гуляю, - промямлил Тенверд. – Вроде не запрещено.
- Тебе больше делать нехрен, кроме как шляться не пойми где? – возвысил голос Киршиан, стараясь звучать как можно более грозно. Тенверд его откровенно бесил.
Судя по ответу, Тенверду действительно было нечего делать, однако признаваться в этом перед начальством было как-то неправильно:
- Я отправил рабов чистить оружие, потом приду и проверю.
- Ты это сделал еще вчера, - рыкнул на него Киршиан. – Раф, да ты просто…
- Да, я просто мудак! – неожиданно огрызнулся в ответ Тенверд. – Я это уже слышал, командир! Какие еще будут новости?
В коридоре с низким потолком повисла напряженная тишина. Щелчки, сопровождающие переговоры по воксу, смолкли – Киршиан от такой наглости некоторое время не знал, что сказать.
- Ты у меня допрыгаешься, придурок, - почти прошипел он наконец. – Если ты добиваешься, чтобы я лично содрал с тебя шкуру и вывесил твой освежеванный труп на всеобщее обозрение в Стратегиуме, так и скажи, не трать зря мое время.
Он искренне жалел, что в тесном узком коридоре, где фактически приходилось обтирать наплечниками стены, не было пространства для широких движений. Не то он всласть отмутузил бы Тенверда так, что тот еще неделю не смог бы сидеть. Впрочем, это можно будет сделать позже.
- Я всегда мудак и придурок, - с готовностью подтвердил Тенверд, будто совсем потеряв страх перед руководством. – А то, что всеобщий любимчик Гер портит корабельные электрощитки – это всем посрать, как обычно.
- Портит щитки? – быстро переспросил Киршиан, пропустив мимо ушей развязный тон Тенверда. – Ты что несешь, болван?
- Дааа? Я болван?... – протянул Тенверд. – А щиток рядом с ангаром, который сгорел? Я за ночь до того видел, как Гер копался там непонятно зачем, хотя он вроде как в электрики не записывался.
Это неожиданное заявление заставило Киршиана на миг позабывать о своем намерении раз и навсегда поставить Тенверда на место. Разумеется, он редко прислушивался к тому, что несет Тенверд, но сейчас что-то заставило его расспросить подробности.
- Элрибар копался в щитке? – уточнил он уже более спокойно. – Ты это видел?
- Да! В ту ночь, когда мы улетели с последней планеты! – с готовностью подтвердил Тенверд. – Я закончил складывать долбанный металлолом, вышел из ангара, а Герыч стоит и роется в проводах непонятно зачем. А на следующую ночь щиток загорелся. Я говорил, но меня, как обычно, никто не слушал! – фыркнул он с нотками обиды.
Киршиан попытался вспомнить ту сумасшедшую ночь, когда он изрядно набегался по мелким, но неотложным проблемам. Действительно, было небольшое возгорание щитка около корабельного ангара, и вроде бы Тенверд действительно крутился рядом, лопоча что-то про Элрибара. Разумеется, во всеобщей суматохе на его слова не обратили внимание.
- С чего ты взял, что это Элрибар сломал щиток? – спросил Киршиан. – Сфигали он вообще туда полез?
- Вот сфигали полез – это у него и надо спросить! – заявил Тенверд привычным наглым тоном. – Мне он не докладывался. Но я его там видел – это факт.
- Ты выдвигаешь обвинение против брата, - предостерег его Киршиан.
- Да мне похер, - откликнулся Тенверд в своей типичной манере. – Я не обвиняю, я говорю, что на этом корабле есть другие мудаки, помимо меня, вот и все.
Несмотря на то, что Тенверд выражался в своем типичном тенвердовском стиле, Киршиан уловил в его бессвязном повествовании какой-то новый оттенок. Что это – неужели обида за то, что он так часто называет Тенверда мудаком? Сложно поверить, будто Тенверда могут задеть такие пустяки. И все же, кажется, много лет таких натянутых отношений не прошли без следа.
- Ну так я пошел? – нетерпеливо спросил Тенверд, не дождавшись ответа.
Киршиан все еще прикидывал, дать ему по роже сейчас или в следующий раз. Минуту назад он бы ударил Тенверда без сомнений, однако тот неожиданно свернул с темы и завел разговор про Элрибара и его дела в щитке. Разумеется, Тенверд мог соврать и дорого за это не взять, но Киршиан хотел сначала услышать объяснение самого Элрибара. Сам факт того, что Астартес полез в электрощиток без видимой причины, был довольно странным. К тому же, если бы Тенверд захотел оклеветать брата, то придумал бы что-нибудь более серьезное и правдоподобное. Например, что Менкхор сожрал десяток человеческих младенцев, а их кости выбросил в коллектор (ужасный проступок по отношению к старой технике, предназначенной для переработки только воды).
- Проваливай, - бросил он Тенверду, и тот решительно затопал в обратном направлении, не сказав больше ни слова.
Киршиан не мог понять по поведению Тенверда, имеет ли тот какое-то отношение к окровавленным трупам смертных неподалеку и знает ли вообще об этом инциденте. Конечно, с легкостью можно было бы предположить, что недалекий Тенверд перерезал слуг и делает вид, будто он ни при чем, однако было в этом убийстве что-то… странное, ритуальное, почти мистическое. Тупой прямолинейный Тенверд просто не додумался бы до такого. Не тенвердовский был стиль, такую подлянку ожидаешь скорее от другого члена команды, с которым Киршиан предпочитал иметь дело даже меньше, чем с Хартусом.
Едва слышно вздохнув, Киршиан решил, что пришло время повидать Менкхора. Но сначала он найдет Элрибара и напрямую его расспросит о том случае с электрическим щитком. Если Тенверд окончательно заврался, ему же хуже.

Хартус неторопливо отстранился, брезгливо поморщившись – скорее демонстративно, чем действительно испытывая дискомфорт от смрадного дыхания Торчера. Он презрительно взглянул на раптора из-под кустистых бровей, сросшихся в единую линию, и сказал нарочито усталым голосом:
- На этом корабле каждый, кто прожил чуть дольше жалкого смертного, мнит себя величайшим мудрецом. Следовало ожидать, что Киршиан выбирает друзей под стать себе самому. Как же мне называть тебя, потерянное создание? – спросил он почти с жалостью, горестно вздохнув. Актерская игра давалась ему неплохо.
Разумеется, Хартус догадался, что этот незнакомец и есть тот самый Торчер, о котором говорил Киршиан, однако правила игры требовали держать образ неприятно удивленного хозяина комнаты медитаций. Поначалу Хартус был в общем-то идейно не против нового члена команды (по правде говоря, ему было плевать, кого там Киршиан притащил на корабль), но это продолжалось ровно до наглого вторжения Торчера в его обитель. Хартуса больше устроил бы такой вариант, при котором Торчер навсегда остается косвенным знакомым за пределами резных дверей.
Раптор не сделал ни одной попытки отодвинуться, белесые глаза уставились в лицо собеседнику почти в упор, но, когда тот закончил говорить и кривляться, Торчер снова приоткрыл пасть. Судорожное движение челюсти поначалу показалось попыткой вздохнуть, горло под броней закаменело от напряжения; показав длинный слюнявый язык, он медленно, по слогам произнес свое имя. Его голос, хриплый и совершенно не приспособленный для речи, переломался от высокого взвизга до самого низа доступного уху спектра, содрогнув даже пол, он чувствовал это ладонью.
Еще несколько секунд он наблюдал, как выражение лица у хозяина зала делается куда более искренним, потом качнулся назад, опершись только на лапы, медленно поднялся и обошел его кругом.
- А ты, значит, не такой, ты, наверное, мнишь себя колдуном, - он остановился над раскиданным им же мусором, принялся рассматривать что-то с высоты своего роста. – Ну тогда посмотри на меня и скажи, сколько их стоит рядом со мной, колдун.
Определенно, его искусственный голос умел передавать эмоции, наверное, в иные времена раптору просто было лень вводить дополнительные настройки, соответствующие ситуации, потому что сейчас его фраза прозвучала с нескрываемым скепсисом.
Хартус, практически не поворачивая головы, внимательно следил за перемещениями Торчера боковым зрением. Его внешняя незащищенность и расслабленность могли кого угодно ввести в заблуждение, однако все обитатели этого корабля уже давно поняли, что Хартус никогда не бывает неподготовлен к атаке – физической либо словесной. Эта сволочь всегда знает, как за себя постоять.
Он не спешил представляться, кланяться и торжественно трясти руку незваному гостю. Он вообще подумывал о том, не выкинуть ли этого наглеца отсюда силой, однако вдруг Торчер ляпнул что-то такое, что заставило Хартуса поднять глаза и почти заинтересованно посмотреть на него. Взгляд колдуна сделался размытым, расфокусированным и каким-то стеклянным. Выдержав паузу, Хартус вдруг расплылся в холодной улыбке.
- Мой драгоценный брат Киршиан, должно быть, был в ярости, когда узнал, что за тобой увиваются хвостом аж четверо слуг Той-Что-Жаждет, - довольно гоготнул он. – Хотя, постой-ка, ты же ничего ему не сказал, – тон колдуна стал угрожающе-вкрадчивым. – Будет весьма прискорбно, если твоя маленькая тайна выплывает наружу, не так ли, дорогой кузен? – казалось, Хартус прямо-таки наслаждается неожиданным поворотом разговора.
Услышав число, раптор прищурился и чуть наклонил голову набок, невольно посмотрев на себя, на рисунки полумесяцев, украшающие его броню. Нет, нельзя сказать, что в этой дыре он рассчитывал найти настоящего колдуна, это попросту смешно, но надежда, надежда... И жизнь, тупая жадная сука, может показать приманку, а потом задницу. Торчер глубоко вздохнул и на весь зал раздался глухой стук керамита о керамит – три цинично медленных хлопка ладони о силовую перчатку.
- Хорошо, ты правильно угадал. А Киршиан... знаешь, мне кажется, ему на меня насрать, как и на тебя, – он что-то подобрал с пола и подошел ближе. - На твои маленькие шалости... на все то дерьмо, которым ты здесь занимаешься.
Раптор снова обошел колдуна и, проходя мимо, что-то бросил ему на колени – обрывок пластиковой пачки, который он выудил из мусора. Маленькая измятая обертка, каких тут валялось достаточно, и незваный гость успел заметить и сосчитать их все. Он присел на корточки, но уже на расстоянии для того, чтобы говорить, а не нависать над собеседником.
- Собственно, мне тоже насрать, – соврал он спустя недолгую паузу. – Я пришел попросить у тебя кое-какие реактивы, а взамен могу дать кое-что получше вот этого... – бесцветные глаза указали на тускло поблескивающую упаковку. – И вот этого... – он щелчком отправил в полет еще одну разорванную коробку от лекарств, несомненно, знакомую колдуну. – И всего, что ты здесь сдолбил в попытках облегчить свою участь.
Он встал, поднялся на лапы, прошелся вбок, повернулся снова:
- Не думаю, что в Мальстреме есть такие, как я, а я, мой провинциальный родич, не просто избранный, не только чемпион хаоса. – Торчер приоткрыл пасть, показал зубы, на ходу пытаясь выбрать, чем еще попытаться стереть это раздражающее его выражение с физиономии колдуна. – Мой бог даровал мне благословение творить некоторые мелкие чудеса, и они... практичней твоих.
Хартусу резко стало скучно. Поначалу Торчер, без предупреждения вторгшийсяв его мирную обитель, казался забавным существом, годящимся для того, чтобы кратко разнообразить досуг, но как только этот тип принялся хватать вещи Хартуса и вести разговоры о торговле, все очарование разговора двух сумасшедших моментально прошло.
- Сядь, несчастное создание, - холодно, сквозь зубы бросил Хартус, исподлобья смотря прямо в спирепую физиономию Торчера. – Так и быть, я сделаю вид, что ничего не заметил. Но только на первый раз. – Он небрежно смахнул смятую упаковку, которую кинул Торчер, со своего цветастого ковра. – Комфорт – понятие строго субъективное, и не тебе судить о моих критериях этого понятия. Тебе нечего мне предложить.
Садиться раптор и не подумал, крутанулся на лапах, шагнул ближе и оперся локтем на колено, уставясь на собеседника сверху вниз. Ему было почти физически тяжело говорить, оставаясь в неподвижности, особенно о вещах, в которых он был заинтересован, и тому, кто вынужден был терпеть его приливы общительности, приходилось так или иначе терпеть и его мельтешение. Но сейчас откровенно угрожающая поза была еще и следствием искренней обиды – Торчер изо всех сил пытался заинтересовать ублюдка, а тот отпирался как мог.
- Меня зовут Торчер, слово «кретин» произносится немного по-другому, - ровно проговорил он, вновь безо всякой интонации. – Мне насрать, почему, но ты жрешь эти конфетки не потому, что тебе нравится вкус. Что, на всякий случай набиваешь цену? Могу у тебя еще и отсосать, без проблем.
Почему-то он вспомнил, какую ярость и смущение вызвала тема секса у Киршиана несколько дней назад, все они, по-видимому, на этом корыте и представления не имели, что это такое, раптор убеждался с каждым разом все сильнее. С искренним интересом наблюдая за колдуном, он все же уселся на пол и развернул левую руку тыльной стороной к себе, коснулся языком раззявленной пасти литой маски, что украшала его перчатку. Что-то, что видно всегда только наполовину, медленной и густой дорожкой потекло вниз, из угла рта этой карикатурной стальной гримасы.
- А как насчет минета в кредит? – эта безобразная демонстрация ничуть не мешала ему говорить, он уже откровенно смеялся. – Или все же пару кубиков моего лекарства от головной боли? Или так и будешь изображать поруганную девственность? Ты же девственник, да?
Торчер придвинулся, втянул язык, но снова приоткрыл пасть – слюни медленно поползли по подбородку; морда раптора застыла в считанных дюймах от лица колдуна:
- Что? Не хочешь? А может быть, ты мне что-нибудь подаришь просто так? Как насчет глаз? Обожаю глаза.
Длинная капля протянулась с челюсти и упала колдуну на колено.
Хартус наконец-то изменился в лице, снисходительная ухмылочка превратилась в тонкую нитку сжатых бледных губ, в антрацитово-черных глазах вспыхнула едва заметная искра гнева. Медленно, словно и не торопясь вовсе, колдун оперся ладонями о пол и осторожно поднялся на ноги, попутно схватив, не глядя, смятую упаковку от какого-то очередного вещества. Неотрывно глядя Торчеру в глаза, он, почти не глядя, стер бумажкой пятно слюны со своих серых штанов, скомкал ее и демонстративно бросил прямо перед мордой Торчера. С легким глухим стуком бумажка ударилась о пол. Хартус, чуть склонив голову набок, продолжал смотреть на Торчера сверху вниз, хотя роста он был не особо высокого. Даже сидя, Торчер головой доставал колдуну до грудной клетки. Встав же на задние лапы, он вполне мог возвыситься над колдуном подобно башне. Хартус, видимо, осознал возможность такого психологического маневра, поэтому медленно сошел с ковра в сторону и присел на колено около потухшей курительницы. Набросав туда какой-то сушеной травы, он щелкнул простенькой зажигалкой и поджег пахучие листья. Затем перешел к следующей курительнице, еще дальше от Торчера, и, опустив взгляд, медленно произнес:
- Торговля – удел смертных слуг, что шныряют, подобно крысам, на нижних палубах, обменивая друг у друга безделушки на еду и теплую одежду. Мои недалекие братья тоже торгуются, однако предметами их торговли является оружие, краска для брони, военные трофеи, иногда – услуги, помощь, уважение, доверие. Но суть не меняется, все они – мелкие торгаши. Меня не интересует столь бесполезный низкий обмен.
Комната начала наполняться сладким дымом тлеющей травы. Торчер почувствовал, как дым щекочет его ноздри даже сквозь фильтры, а сознание напитывается липким, почти осязаемым туманом. Хартус на этом не остановился и принялся зажигать все курительницы, расставленные вокруг ковра.
- Я не продаю вещи и не покупаю их, - продолжал Хартус. – Мне это не интересно. Гораздо интереснее оценивать стоимость… ну, скажем, твоей души, если она у тебя есть, - он поднял голову от своего занятия и посмотрел на Торчера с небольшим проблеском интереса. – У меня есть кое-что соответствующей ценности – как раз для таких потерявшихся и одиноких созданий как ты.
Впрочем, из всех его высокопарных речей можно было сделать только один вывод – колдун весьма явно набивает себе цену, ибо весь его вид красноречиво говорил о том, что Хартус – типичный хитрый торгаш, что бы он там ни говорил про «низменный обмен» и «удел слуг». Закончив с курительницами, Хартус опять уселся перед Торчером и, снова натянув на лицо неизменное снисходительно-презрительное выражение, добавил самодовольным тоном:
- А что касается твоей любимой темы плотских утех, то могу лишь сказать, что в моем родном мире у меня было четыре жены и двенадцать наложниц. Могло бы быть четырнадцать, если бы две молоденькие дурочки имели более покладистый характер или хотя бы умели прилично готовить, - и он противненько так ухмыльнулся, на дне бездонных глаз заплясали отчетливо видимые красные огоньки.
Торчер сидел и терпеливо слушал разглагольствования колдуна, он даже оставил себе запись, чтобы попробовать понять со второго раза, что же тот имел в виду. Пока что из сказанного он понял только, что ублюдок не собирается ему ничего давать, впрочем, это было временной проблемой.
Настоящая проблема не была озвучена даже в мыслях, он суеверно боялся, что эти мысли у него украдут четыре твари, которые и впрямь стояли рядом, он чуял их присутствие так же ясно, как чуял запах колдуна, его тела, странный и чужой. Настоящая проблема, то, ради чего Торчер и впрямь готов был унижаться, выпрашивать и выть от жгучего желания выполнить задуманное, подлинный и неразрешимый пока что конфликт был накрепко связан с четырьмя суками, единственными созданиями, которые могли заставить его бояться.
Имена. Зная этот осязаемый ключ, шифр, общий для той и этой стороны, можно сделать очень многое, и их имена – не исключение. Их имена были чем-то из его прошлой жизни, и иногда ему казалось, что, вернув себе власть над этими суками, он смог бы вернуть нечто большее... а иногда он думал о том, что представления не имеет, что ему с ними делать.
Но пока что он только слушал, как говорит колдун, говорит о чем-то, невероятно далеком от его настоящей цели и, в общем-то, совершенно неважном. Он с интересом смотрел, как хозяин зала неспешно зажигает огонь, и, принюхавшись, чихнул от резкого запаха, слишком сильного для его обоняния. Впрочем, дыхательные фильтры, способные справиться почти с любой отравой, избавили раптора от этого неудобства. Недовольно косясь на курительницу, он пытался поймать какую-то очень уж очевидную мысль, и, в конце концов, ему это удалось. Белесые буквы потекли на краю поля зрения, отрывок как будто бы провизорского классификатора, и раптор с отсутствующим видом чуть косился вбок, пока читал, пока искал интересующую его деталь. Нашел и впервые за время своего визита моргнул, убирая текст, чтобы он не отвлекал от происходящего.
- Но мы не в твоем родном мире и здесь дать тебе готов только старый уродливый раптор, – с иронией заметил он, чтобы поддержать разговор, а сам придвинулся ближе, внимательно рассмотрел ближайшую курильницу.
Колдун Торчера забавлял. Странным образом забавлял, как будто кому-то пришло в голову сделать астартес из какого-то несуразного животного.
Он сгорбился, нащупал крепление левого наплечника, щелкнул им и уселся совсем уж невозможно изогнувшись, чтобы переложить тяжесть усиленной двойной бронепластины на подставленное колено.
- Совсем мало осталось, – невпопад посетовал раптор, извлекая на свет крупную толстостенную ампулу, за которой тянулась тонкая трубка.
С хрустом сняв навершие, Торчер поболтал слабо опалесцирующую жидкость – ее оставалось меньше трети; он на несколько мгновений отвел глаза, вновь глянул на собеседника, и выражение было не прочесть, но, если бы раптор мог, то ухмыльнулся бы во всю физиономию. Крупные опалесцирующие капли пролились на курильницу, зашипели, испаряясь, превращаясь в белесый дым и новый резкий запах пробился даже через фильтры, потому что он был не совсем запахом. Казалось, он смеется, пока отсчитывает драгоценные крохи своего зелья, пока возвращает свое зрение из теплового в видимый спектр, и Торчер и впрямь чувствовал, что его начинает накрывать. Руку водило из стороны в сторону и он закрыл и затолкал ампулу на место уже не глядя.

Геррон Элрибар, подчинившись короткой команде «Сядь», нервно уселся на шаткий трехногий табурет, непонятно каким образом оказавшийся в оружейной. Должно быть, смертные слуги притащили его для удобства своей работы. Ох уж эти смертные, подумал Элрибар, во всем ищут удобства.
Дерево, из которого был сделан табурет, заскрипело, но выдержало вес Астартес. Киршиан, казалось, не обратил на это никакого внимания. Он шатался туда-сюда по неправильной формы помещению, в задумчивости трогая развешанное по стенам холодное оружие, проверял заточку лезвий, ход цепи на мечах и топорах, состояние подлежащих ремонту частей доспехов… Фаорлин, неподвижно стоя в сторонке, будто каменная статуя, спокойно наблюдал за метаниями Киршиана. Элрибар, которого явно позвали сюда для какого-то важного разговора, вертелся и заметно нервничал.  А Киршиан, как назло, не спешил разъяснять ситуацию, еще больше нагнетая и без того напряженную обстановку.
Фаорлин был частично в курсе того, о чем Киршиан собирался побеседовать с Герроном. Нельзя сказать, что эта новость сильно его обеспокоила, но раз уж попросили присутствовать – придется смиренно стоять здесь и ждать, пока Киршиан соизволит начать. А тот все еще молча вертел в руках чей-то гладиус и, казалось, совершенно не осознавал при этом, что делает. Какие мысли блуждали при этом в его голове – одному Изменяющему Пути известно.
Элрибар чувствовал себя, мягко говоря, не в своей тарелке. Ему так редко доставалось за какие-нибудь оплошности, что он даже с ходу не смог бы вспомнить, когда последний раз вызвал на себя гнев Киршиана. Геррон Элрибар казался наиболее адекватным членом команды «Бродяги», поэтому звезд с неба не хватал и вообще считался парнем спокойным. Элрибар нередко злился (правда, если никто не видел), когда понимал, что задира Тенверд и прочие не воспринимают его как равного себе. Возможно, это было связано с тем, что гладкое, почти мальчишеское лицо Геррона никак не вязалось с образом грозного Повелителя Ночи. Он был словно неопытный юнец среди ветеранов бесчисленных войн, и никто даже предположить не мог, что возраст Геррона Элрибара с момента его рождения в качестве человека насчитывает почти две тысячи лет. По крайней мере, он сам утверждал именно так. Разумеется, никто ему не верил.
Геррон Элрибар был одним из немногих Астартес, кто достаточно хорошо помнил всю свою долгую жизнь, включая короткую «человеческую» стадию. Он даже помнил своих родителей, брата и сестру, каких-то школьных друзей. Помнил мир-улей, где родился и провел детство. Помнил, как формальный правитель мира-улья откупился им и еще парой сотен таких же ребят от налетов банды Тарака Черная Кровь… Помнил, как Киршиан подобрал его на планете, откуда приспешники Тарака оперативно скрылись, дабы не попасть под орудия имперского Титана. Его прежние братья по оружию, должно быть, уже давно считали его мертвым. Элрибар до сих пор понятия не имел, что такого увидел в нем Киршиан, в то время как все остальные время от времени опускали шуточки в его адрес вроде: «Не подарить ли тебе банку голубой краски?». Тенверд так вообще однажды брякнул, что сомневается, что Элрибар в своей жизни зарезал хотя бы свинью.
И вот сейчас, поглядывая на задумчивого командира большими угольно-черными глазами, Элрибар безуспешно гадал, чем же он мог провиниться. А в том, что ему предстоит головомойка, он как-то не сомневался.
- Тенверд говорит, что видел, как ты копался в электрическом щитке около ангара, сразу после последней высадки, - вдруг безо всяких прелюдий сказал Киршиан из дальнего конца оружейной, не переставая вертеть в руках новый шлем Фаорлина, оставленный Келом на стеллаже. Сам Суан Кел, местный оружейник, был срочно выпровожен куда подальше, ибо господам предстоял разговор.
- Э… ну да, - уныло подтвердил Элрибар, опуская взгляд. Наконец-то он понял, в чем дело. Тенверд все-таки решил сделать ему подлость.
- Как раз за сутки до того, как щиток сгорел, - продолжил Киршиан. – Не желаешь ли объяснить, какого варпа легионер вдруг взялся копаться в проводах, как ремонтный сервитор, никому не сказав об этом? И вообще, все щитки должны быть заперты, откуда ты получил ключ?
Элрибар вздохнул. Он надеялся, что эта история со сгоревшим щитком забудется на тормозах. Но, очевидно, Тенверд то ли из вредности, то ли выгораживая свою задницу, решил выложить Киршиану весть об их нежелательной встрече.
- Я использовал конечность сервитора-электрика, чтобы открыть щиток, - нехотя признался Геррон. – А потом вернул ее на место.
- Зачем?
- Проверить, все ли в порядке.
- Так какого хера ты вообще туда полез? – с ледяным спокойствием поинтересовался Киршиан, кладя шлем на место и направляясь к Элрибару.
Тот почувствовал, как у него по задней стороне шеи пробежали неприятные колики.
- Я все объясню, - воскликнул он, сделав попытку встать, но тут Фаорлин сделал шаг и положил руку на его наплечник.
- Сиди, - мягко сказал он, и от этого тона Элрибару стало совсем нехорошо. Он помнил угрозу Фаорлина насчет общения с Тенвердом. И Фаорлин тоже, несомненно, помнил.
- Я слушаю, - бесцветным голосом произнес Киршиан, грозно нависая над Герроном. Тот осторожно поднял взгляд, но тут же отвел глаза в сторону.
Киршиан, хоть и не надевал шлема, почему-то действовал на большинство местных обитателей каким-то полумистическим образом – так, что те не всегда могли выдержать его взгляд. И хоть Киршиан не обладал антрацитово-черными глазами, как все прочие генетические дети Конрада Кёрза, в его взгляде все равно было нечто такое, что порой заставляло умолкнуть даже Хартуса. Возможно, именно поэтому формальным лидером по-прежнему оставался именно Киршиан, не уступая своего места ни развязному Тенверду, ни сумасшедшему Менкхору. Мысленно Киршиан называл эту свою способность просто силой воли.
- Когда мы вернулись с той планеты, - сбивчиво начал свой рассказ Элрибар, - то я собирался пойти в столовку, перекусить что-нибудь. И тут почему-то вспомнил, что в электрощитке что-то замкнуло, и нужно срочно разомкнуть два провода, чтобы ничего не загорелось.
- Вспомнил? – переспросил Фаорлин, убирая руку с наплечника Элрибара. 
- Ну да… Это сложно объяснить, но я попробую.
- Ты уж постарайся, чтобы мы поняли, - холодно предупредил его Киршиан.
- Мне отчего-то пришло в голову – понятия не имею, с чего я это взял, - что этот самый щиток, мимо которого я проходил, несколько минут назад начал искрить. Хотя несколько минут назад я был в ангаре и не мог этого видеть. Я бросился в подсобку, но не смог включить сервитора – кажется, он совсем сломался. Пришлось действовать самому, - Элрибар попытался пожать плечами, но в броне это вышло довольно неловко. – Я отломал у сервитора от руки универсальный ключ, схватил какой-то ящик с инструментами и пошел назад. Когда я открыл щиток, то оказалось, что все в порядке.
- Рафик сказал, что ты копался в проводах, - продолжил Киршиан. – Зачем?
- Попытался починить… сам. Не знаю, что на меня нашло. Я осмотрел всю систему внутри и не увидел ничего подозрительного. И тут появился Тенверд… - Элрибар запнулся, не зная, как поступить.
Идеально было бы сдать Тенверда с потрохами, рассказав прямо сейчас Киршиану все его гнусные бунтарские планы, однако Геррон отчего-то не спешил. Возможно, просто ему не хотелось быть такой же свиньей, как Тенверд. Или он подсознательно приберег эту информацию на более подходящий случай. Фар и Киршиан, казалось, не заметили его запинки, переглянувшись друг с другом.
- Значит, тебе показалось, что щиток вот-вот загорится, ты туда полез, но ничего подозрительного не обнаружил? – быстро переспросил Фаорлин.
- Мне не показалось, я это вспомнил! – воскликнул Элрибар. – Я вспомнил, что несколько минут назад в щитке что-то искрило, поэтому я побежал за сервитором.
- Почему ты не позвал ремонтную бригаду? – спросил Киршиан уже не так холодно, как прежде.
- Когда я открыл щиток и увидел, что все в порядке, то решил, что просто ошибся, - невнятно пробубнил Геррон.
- А на следующую ночь случился пожар, - подытожил Фаорлин.
- Но я ничего не сделал, - почти возмущенно воскликнул Геррон, обернувшись к Фаорлину. – Я просто потрогал провода, проверил изоляцию… и все! Я не мог там ничего испортить!
- Тебя никто не винит, - бросил Киршиан и посмотрел на Фаорлина.
Фар ничего не сказал. Элрибар быстро переводил взгляд с одного на другого, явно ожидая, что его вот-вот будут бить.
- Ладно, все ясно, - вздохнул Киршиан. – Свободен.
- Я? – переспросил Элрибар недоуменно.
- Ну не я же… Давай, иди отсюда, - раздраженно поторопил его Киршиан.
Элрибар вскочил, как ужаленный. Он не ожидал, что его отправят восвояси так быстро.
- Э… так я могу идти? – на всякий случай уточнил он.
- Да, можешь, - терпеливо повторил Киршиан. – И постарайся сделать это побыстрее.
Геррона как ветром сдуло. Через пару секунд его быстрые шаги затихли в коридоре. Киршиан тяжело присел на длинную металлическую скамью, которую смертные приволокли из неведомых далеких кладовых, и откинулся на решетчатую спинку. Металл заскрипел, но выдержал.
- Ну и? – спросил Фаорлин, медленно прохаживаясь вдоль стены, как прежде это делал Киршиан.
- Элрибар не лжет, - сказал Киршиан, внимательно разглядывая темный потолок. – Я его хорошо изучил. Да и в электрику он не полез бы просто так.
- Парень, наверное, подумал, что мы собираемся его расстрелять за пожар в щитке, - фыркнул Фаорлин.
- Пускай думает, - протянул Киршиан, широко зевнув. – В следующий раз осторожней будет.
- А что с Тенвердом? – поинтересовался Фаорлин.
- Вообще-то стукачей убивают, - рассудительно заметил Киршиан. – Но в данном случае он принес хорошую новость. Мои подозрения насчет талантов Геррона подтвердились. Парень действительно обладает начальными задатками провидца.
- Для нас это хорошо или плохо? – уточнил Фаорлин, снимая с настенной полки свой новый шлем и разглядывая его на предмет трещин и царапин.
- Пока в перспективе – хорошо. Но следует держать его подальше от Тенверда, Менкхора, Хартуса… и Торчера.
- От Торчера всех надо держать подальше, - не удержавшись, проворчал Фаорлин.
Киршиан пропустил его замечание мимо ушей.
- Так вот, - продолжал он, вальяжно развалившись на скамье. - Ты Герычу пока ничего не говори. Наблюдай за ним. Посмотрим, что из него выйдет. А с Рафиком я потом разберусь. Мне он еще должен кое-какие объяснения.
По непонятным причинам Киршиан так и не рассказал Фаорлину о ритуальном самоубийстве на нижней палубе, которое он наблюдал меньше часа назад. Следовало выяснить, какого хрена Рафик делал там, внизу, и не причастен ли он к этому происшествию. Почему-то Киршиану казалось, что он должен сделать это самостоятельно.
- Не понимаю, почему ты терпишь это хамло в команде, - сказал Фаорлин, который частенько на правах старого друга позволял себе многие неосторожные фразы. – Ты публично убил Ширака за менее серьезный проступок. А Рафик уже дал множество поводов не доверять ему. Чего только стоит его бегство, когда ты оказался под обстрелом имперских войск.
Киршиан понял, что Фар имеет в виду ситуацию на последней имперской планете, где Тенверд и Менкхор очень удачно скрылись в погрузочных «Ястребах», в то время как Киршиан и еще двое Повелителей Ночи имели все шансы лишиться головы. В тот раз Тенверд отделался трудовой терапией (как и всегда, впрочем). А Менкхора просто никто не взял в расчет – что еще взять с ненормального?...
- Не понимаю, почему ты до сих пор держишь его в команде, - добавил Фаорлин, когда молчание затянулось.
Киршиан понимал, что имеет в виду Фаорлин. Наверняка не только у него возникали такие мысли. Действительно, Рафик борзеет с каждой ночью, едва ли не посылая Киршиана куда подальше прилюдно, однако отделывается при этом легким испугом, несерьезными тумаками и каким-нибудь дебильным наказанием типа переноса тяжестей. Фаорлин помнил череду публичных казней, которые Киршиан организовал для того, чтобы укрепить свое право на командование. Тенверд, тогда еще не настолько обнаглевший, каким-то чудом до сих пор оставался жив.
- Да хер с ним, - буркнул Киршиан. – Это ж ерунда. Если на каждого козла обращать внимание, то я скоро и сам уподоблюсь Рафику. Вот заиграется – тогда и получит, а пока пусть приносит пользу своим существованием. Вдруг у нас сломаются все сервиторы-уборщики.
По мнению Фаорлина, Тенверд уже «заигрался», а Киршиан просто не хочет развивать эту тему. Он и не настаивал, прекрасно зная, как Киршиан ненавидит, когда кто-то из его подчиненных подходит близко к опасной черте. Фаорлин очень хорошо умел держать дистанцию.
- Я тут прочитал кое-что, - начал Фаорлин, кладя шлем на место. – И это навело меня на определенные мысли.
- Прочитал? – переспросил Киршиан.
- Ну да. Книгу, - пояснил Фаорлин. – Только не говори, что ты ни разу не читал книги.
- Ну, вообще-то… - Киршиан поймал себя на мысли, что ему бы и в голову не пришло читать книги. – Я видел несколько книг, да.
Нет, он знал, что такое книги. Это такая стопка бумажных листов, скрепленных между собой в определенном порядке. Или это электронные файлы, в которых много текста ни о чем. Однажды на него обрушился стеллаж в какой-то пыльной университетской библиотеке одного имперского мира, и с тех пор Киршиан не очень-то любил книги. Тем более что книги неизменно ассоциировались у него с логовом Хартуса, а в тех книгах, которые читает Хартус, по определению не может быть ничего хорошего.
Фаорлин тем временем достал из ниоткуда инфопланшет и принялся старательно царапать по нему закованными в полуночно-синюю броню пальцами.
- Вот, послушай-ка, - сказал он, видимо, найдя наконец нужный отрывок. Это из тех времен, когда Терра еще не была под властью лже-Императора. Те времена, знаешь ли, кажутся мне довольно забавными. Сложно поверить, что люди были… такими.
- Валяй, - лениво разрешил Киршиан, которого от долгого сидения отчего-то стало клонить в дрему.
- Вот, послушай, - начал Фаорлин, увлекшись своим повествованием. – «Нет человека, которому удавалось бы сделать все, за что бы он ни взялся. В этом смысле мы все неудачники. Вся суть в том, чтобы не потерпеть неудачи в разумном направлении и в стойкости своих усилий в жизни. И вот тут-то наше тщеславие нередко сбивает нас с  пути. Оно заводит нас в такие запутанные положения, из которых мы потом выходим разбитыми, тогда как гордость, напротив, охраняет нас, сдерживая  наши притязания строгой разборчивостью и укрепляя нас своей стойкостью».
Воцарилась долгая пауза. Киршиан, уже прикрывший глаза, неохотно открыл один и посмотрел на Фаорлина мутным взглядом.
- Ну и что? – переспросил он, открывая второй глаз.
- По-моему, отличная мысль, - с решимостью ответил Фаорлин, который, казалось, был в восторге от чудом сохранившегося текста некой древней книги.
- Я ничего не понял, - честно признался Киршиан. – Как будто Хартус написал.
Фаорлин усмехнулся.
- Наверное, тебе стоит пойти поспать. Не удивлюсь, если ты спал последний раз пару недель назад.
«Если не месяцев», - мысленно добавил Киршиан.
- Да, ты прав, - вздохнул Киршиан и тяжело поднялся с жалобно скрипнувшей скамьи. – Наверное, это хорошая книга, но из меня плохой читатель. Прости, что не могу оценить, - равнодушно бросил он.
- Ерунда, - ответил Фаорлин, разочарованно пряча инфопланшет. – Даже мы, Легионес Астартес, порой можем чисто по-человечески устать. Я буду в Стратегиуме.
- Угу, - буркнул Киршиан и вышел, не глядя на Фаорлина.
То ли усталость взяла свое, то ли он просто почувствовал облегчение оттого, что Элрибар не замышлял ничего дурного, но ему вдруг стало лучше. Словно напряжение последних месяцев значительно ослабло, и теперь Киршиан чувствовал, что может пойти и поспать, как нормальный здоровый человек. Ну ладно, не совсем нормальный, не совсем здоровый и уж точно не человек, но, по крайней мере, у него появился шанс на время задвинуть все дела и заботы куда подальше. Что же касается Рафика и сектантов – это вдруг тоже перестало иметь первостепенное значение. Фаорлин со своими дурацкими книгами и Хартус с его прозрачными намеками тем более его не волновали.
Фаорлин, оставшись в опустевшей оружейной, некоторое время стоял неподвижно, о чем-то размышляя, а потом, подхватив поудобнее инфопланшет, вышел в коридор.
- Что и следовало ожидать, - едва слышно пробормотал он.

Он и не думал прежде, что в книгах может быть написан такой бред. Ему было нисколько не стыдно, что он не понял смысл текста, написанного на высоком готике. Даже наоборот, порадовался, что его не увлекли глупые имперские тексты для напыщенных аристократичных ублюдков. Ему было лишь несколько обидно, что Фар пристрастился к таким книгам. Это было почти как узнать о том, что лучший друг внезапно оказался сектантом, наркоманом или вором. Вроде как бы его личное дело, а вроде и за себя обидно. Киршиан чувствовал себя так, будто Фар его лично чем-то оскорбил. И все же он решил пока не поднимать с ним этот вопрос. Устраивать разборки с Фаорлином по поводу его увлечений было как-то… глупо. Для него самого книги были чем-то скучным и вообще бесполезной тратой времени. Он не представлял, как кому-то могут быть интересны длинные стены печатных значков, повествующих о несуществующих людях и вымышленных событиях. Ладно бы была какая-нибудь полезная информация типа «Как надрать задницу Ацербусу», так нет же, ничего практического, одни лишь пространные рассуждения о скрытых силах человеческой души. Да кому вообще интересна какая-то там человеческая душа?... Киршиану все это представлялось излишней праздностью и тунеядством.
«Нет, блять, внизу какие-то сектанты друг другу глотки режут, Хартус жрет химическое дерьмо, Тенверд охренел вконец, а Фар расселся и читает всякую хрень, - несправедливо подумал Киршиан. – Будто заняться нечем. Ну так я найду тебе дело, мало не покажется!»
Злясь на Фаорлина, он одновременно почувствовал себя еще более одиноким, чем прежде. Даже Фар, его самый преданный и понимающий союзник, на самом деле оказался также далек от него, как Тенверд, Хартус и Менкхор. И друг от друга эти трое также бесконечно далеки. Все они были братьями, но очень и очень одинокими, запертыми в плену своих постыдных мечтаний и желаний, о которых боялись поведать друг другу. Фар втихаря читал книги на высоком готике, Киршиан предпочитал решать все проблемы самостоятельно, накапливая в себе их груз, Хартус уходил от реальности под действием наркотиков, Тенверд и Менкхор наверняка тоже имели какие-то свои грязные делишки, вершимые в одиночестве… И существуя в едином коммунальном пространстве, они понятия не имели, что происходит в сознании у своего собрата по крови (и по несчастью). Этот горький парадокс заставил Киршиана невесело усмехнуться. Интересно, что сказал бы Фаорлин, если б Киршиан озвучил ему эту нехитрую мысль?... Рассказал бы он про свои тайные увлечения, за которые Тенверд, Менкхор и Гуорф наверняка подняли бы его на смех?... Вряд ли. Именно поэтому и не рассказал бы – потому что не желал слушать осуждения. Так они и жили много десятков лет: дети одного отца, не знающие друг о друге практически ничего, кроме имен.
И все же он не мог утверждать, что наспех прочитанные строки не оставили в его сознании ни единого следа. Какая-то их часть, зыбкая тень все же зацепилась за какие-то ассоциации в памяти Киршиана и дала корни. Что-то такое неуловимое, неосязаемое, но вполне реальное, как дыхание Имматериума, все же проникло под броню его напускного невежества, заставив несколько смутиться и задуматься о вещах, прежде игнорируемых. Киршиан даже был готов перечитать страницу еще раз, более вдумчиво, но тут послышались тяжелые шаги, и через вечно открытые двери Стратегиума стремительно вошел Фаорлин в компании двух смертных.
Эти трое, не говоря ни слова, остановились перед командным троном, на котором в лениво-непринужденной позе развалился Киршиан. Его шлем покоился на подлокотнике, сделанном в форме лапы какого-то мифического чудовища. Фаорлин, сцепив руки, встал у подножия трона, двое смертных коротко поклонились и замерли по обе стороны, чуть поодаль. Киршиан прекрасно знал этих двоих, мужчину и женщину. Нел Дивир был управляющим, по сути начальником всех смертных слуг. Он недавно перешагнул порог среднего возраста, но все еще оставался подтянутым крепким мужчиной, хоть и слегка напоминающим варвара из примитивного мира. Его длинные спутанные волосы были собраны в пышный «конский хвост», в ушах красовались серьги из клыков каких-то зверей, а поверх темно-синей униформы он зачем-то надевал меховой жилет, что еще больше придавало ему сходство с дремучим дикарем. Впрочем, это впечатление было обманчивым, ибо ума и сообразительности Нелу было не занимать. Второй была женщина примерно того же возраста, что и Дивир. Высокая, худая, серьезная, мышиного цвет волосы со множеством седых прядей стянуты в аккуратный узел, строгое лицо всегда открыто, тонкие губы упрямо поджаты, серые глаза смотрят решительно, даже с вызовом. Одного взгляда на эту женщину хватало, чтобы понять, что у Тары Келтер, офицера мостика, железная воля и несгибаемый характер. Оба смертных смотрели на Киршиана снизу вверх терпеливо, выжидательно и совершено бесстрашно. Пожалуй, именно благодаря своим волевым и независимым характерам эти двое занимали верховные посты среди смертных слуг. Киршиан умел ценить сильный характер и терпеть не мог, когда перед ним пресмыкались.
- Ну? – буркнул он, снисходительно взглянув на пожаловавшую к нему компанию.
С высоты своей позиции он внимательно разглядывал Фаорлина, будто видел его впервые. Фар был для него всегда самым приближенным и доверенным товарищем, однако сейчас Киршиану казалось, что командный трон еще больше отделил его от брата. Не говоря уже о том мире, которым жил Фаорлин, и который Киршиан нечаянно открыл для себя.
«Вот, значит, какой ты на самом деле, Фар, - думал он, оценивающим взглядом смотря на ничего не подозревающего Фаорлина. – Имперские книги читаешь, рассуждаешь о высоких материях и наверняка думаешь, что вокруг тебя одни идиоты. Что ж, в этом мы все-таки схожи».
Еще час назад он ни о чем таком не думал, даже когда Фаорлин зачитал ему выдержку из какой-то своей книги, пока они находились в оружейной. Киршиан тогда был в сонном состоянии и решил, что это просто какая-то мимолетная блажь. Однако, увидев своими глазами, какие бредни почитывает Фаорлин, находясь при исполнении обязанностей, он впал в легкий ступор, не зная, то ли смолчать, то ли устроить кое-кому разбор полетов. Оба варианта казались одинаково нерациональными. И все же, кто бы мог подумать, что Деронтар Фаорлин – Дейр, Тар, Фар, как его ни назови – по складу ума и характера окажется еще дальше от него, чем тот же Тенверд, который, если разобраться, был прост, как табуретка.
Тем временем, Фар заговорил:
- Кто-то сообщил Нелу, что на пятой палубе, внизу, обнаружили несколько трупов смертных.
Киршиан резко вынырнул из омута своих запутанных мыслей и заинтересованно прислушался.
- Среди них предположительно был офицер ауспика, которого Тара не могла найти со вчерашней ночи, - продолжил Фар, а женщина коротко кивнула в знак подтверждения. – Мы только что оттуда – внизу действительно было совершено массовое убийство, и Тара подтвердила, что один из трупов и есть офицер ауспика. Судя по обстоятельствам убийства, это похоже на какой-то религиозный ритуал.
- Сколько трупов? – буркнул сквозь зубы Киршиан, прекрасно понимая, о каком именно убийстве идет речь.
- Шесть. Я приказал убрать их оттуда и вычистить помещение, однако сложно сказать, сколько людей уже узнало об этом.
- Это могло быть ритуальное самоубийство? – спросил Киршиан, старательно делая вид, что слышит об этом происшествии впервые.
- Кто знает, возможно, - неопределенно ответил Фар. – Но я все же считаю, что поводов для беспокойства нет. По крайней мере, пока это единичный случай.
- Кто их обнаружил? – едва заметно вздохнув, спросил Киршиан, надеясь, что этим «кем-то» все же был Тенверд, с которым он столкнулся неподалеку от места преступления.
- Один из помощников Нела, - ответил Фар. – И тут же сообщил об этом.
- Ясно, - бросил Киршиан, не показывая, что он несколько разочарован. – Еще какие новости?
- Пока ничего нового.
- Тогда свободны, - недовольно фыркнул Киршиан и погрузился в раздумья. – Проваливайте.
Он даже не обратил внимания, как двое смертных снова поклонились и разошлись по своим постам. Для них команда «Проваливайте» в устах господина звучала вовсе не оскорблением, а простым сокращением от «Хорошая работа, мои верные подданные, можете идти». Не видел он, как Фар обогнул трон и потянулся за своим инфопланшетом. Он размышлял о том, как быстро ритуальное убийство стало достоянием общественности. Еще только пару часов назад он столкнулся с Тенвердом там, внизу, а казалось, что прошло несколько дней. Киршиан сам не знал, почему ничего не рассказал сразу, как только увидел изуродованные трупы. И почему не сказал сейчас, что он уже знает о случившемся. Разумом он понимал, что следует немедленно потрясти Тенверда, как главного подозреваемого, и выбить у него признание в содеянном или какую-нибудь полезную информацию. Однако другая, нерациональная его часть, твердила держаться подальше от этого дерьма.
Разумеется, никто не будет начинать расследование. Трупы тихонько уберут, но информация все равно просочится. Пару недель смертные будут шушукаться об этом по углам, а потом эта новость уже перестанет быть сенсацией. Если, конечно, Фар прав, и это единичный случай, а не первое звено цепи в деятельности некой секты хаосопоклонников. Только этого не хватало для картины полного провала. Киршиан нередко ощущал себя так, будто он балансирует на краю пропасти. Одно неверное движение – и шаткое равновесие, с таким трудом выстроенное им на этом корабле, будет неизбежно нарушено. Вся его жизнь окажется бессмысленной, если он не сумеет удержать ситуацию под контролем. Но как он может держать под контролем корабль, если едва сам может справиться со своими собственными душевными метаниями?...
Из прострации его вывел резкий звук – кто-то что-то уронил, нарушив тишину Стратегиума. Послышался тихий испуганный возглас – должно быть, неосторожный смертный до смерти перепугался, что ему сейчас настучат по шапке за нарушение спокойствия. Однако Киршиан даже не повернулся на звук. Зато он вспомнил, зачем вообще пришел в себя. Ну конечно, он собирался поговорить с Фаорлином с глазу на глаз!
Киршиан буквально слетел с трона и в два прыжка оказался на полу. Мысль о Хартусе быстро вывела его из состояния задумчивого оцепенения. Он сгреб в охапку свой шлем и прихватил находки из логова Хартуса, решив, что покажет их позже, не при смертных.
- Эй, Фар, - позвал он своего первого помощника. – Идем. Есть разговор. Вернее, лучше это увидеть.
Фаорлин и бровью не повел, он давно привык, что у его командира случаются внезапные порывы поговорить. Прихватив с собой инфопланшет, он спокойно вышел из мрачного Стратегиума в коридор, следуя за явно торопящимся Киршианом. В коридоре они уже шли бок о бок, и Киршиан быстро заговорил:
- Есть одна проблема, которая будет поважнее всяких там культистов. Я думаю, тебе лучше на это посмотреть.
- Куда мы направляемся? – спросил Фаорлин.
- К Хартусу. Надеюсь, этот урод все еще жив.
- Хартус опять что-то натворил?
- Нечто из ряда вон выходящее. Я бы сказал, что это внештатная ситуация.
- Мне уже интересно, - хмыкнул Фаорлин, однако Киршиану было не до смеха.
Он был уверен, что и Фар не будет смеяться, когда обнаружит Хартуса в его плачевном состоянии. По пути он коротко, но в довольно ярких деталях пересказал Фару, что, собственно, случилось: Хартус нажрался какой-то наркотической дряни и сейчас находится чуть ли не при смерти. Не сбавляя шагу, он сунул Фару пакет от капельницы и упаковку порошка «метамизола натрия».
- Подозреваю, что все дело в этом, - пояснил он.
Фар поднес пакет к самым глазам, читая название, затем понюхал внутреннюю часть пакетика от «метамизола» и ответил:
- Понятия не имею, что это такое. Вполне возможно, что наркота. Где он мог это взять?
- Метамизол притащил я, - нехотя признался Киршиан. – Из башни на последней планете. Хартус давно просил.
- Да, я помню, ты спрашивал меня, что это такое, - согласился Фар. – А здесь явно была какая-то жидкость, - он потряс пакетом от капельницы.
- Да, но это уже не знаю, откуда. Может, тоже я притащил, но когда-то давно. Название мне ни о чем не говорит.
- «Декстрозы моногидрат», –  прочитал Фаорлин. – Звучит будто название какого-то психотропного вещества. Уверен, это наркотик. А насчет этого метамизола можно спросить у санитаров в апотекарионе.
- Да пошли они, - отрезал Киршиан решительно. – Нихера они не знают. И так ясно, что это тоже наркота. Сейчас задача номер один – изъять у Хартуса всю его долбанную наркоту и курево. Нам вовсе не нужно, чтобы этот мудак сдох от передоза.
- Многие бы сказали, что это даже к лучшему, - предположил Фар.
- Это потому что они идиоты, - решительно заявил Киршиан. – Я был у нашего долбанного навигатора. Попомни мои слова, Фар, это его последний полет.
Фаорлин ничего не сказал на это, тем более что они уже довольно быстро дошли до покоев колдуна. Двери были открыты, и сквозь них доносился шум возни прислужников Хартуса. Те все еще добросовестно намывали пол и складывали в углу разбитые курительницы, смятые пакеты и еще какой-то хлам. Заметив у входа большой пакет, наполненный различными упаковками, Киршиан довольно кивнул, подумав, что скоро вся наркота Хартуса будет успешно изъята его же слугами.
Дальнейшие события были краткими. Фаорлин издалека, с нескрываемым отвращением взглянул на свернувшегося калачиком Хартуса, который мирно сопел, пуская слюни. Слуги все еще не вымыли его, помня, что в прошлый раз господин не позволил им дотронуться до себя. Фаорлин не стал долго рассматривать несчастное создание, он лишь с порога оглядел комнату для медитаций, превращенную Хартусом в прокуренный притон, и вышел в коридор, буркнув, что ему все ясно.
- Однажды это должно было случиться, - сказал он, когда Киршиан вышел следом. – Хартус заигрался со своей наркотой. Это неприятно, но ничего экстраординарного.
- Теперь у него больше не будет наркоты, - сказал Киршиан решительно. – Никаких привилегий. Будет жить наравне со всеми и трудиться… как все. Хартус деградировал в своем привилегированном одиночестве.
- Не думаю, что это хорошая идея, - Фаорлин слегка покачал головой. – Если лишить наркомана дозы – это сведет его с ума и убьет даже раньше, чем наркотики. Я где-то читал об этом, - он посмотрел на открытые двери покоев Хартуса и поэтому не заметил, как потемнели глаза Киршиана при последней фразе. – Сейчас слуги обнесут его комнату дочиста. Представляешь, как Хартус взбесится, когда придет в себя?
- Пускай бесится, - злобно ответил Киршиан. – А то он явно думает, что ему позволено все. Пришло время рассказать, что это не так. Тем более что у меня есть все основания полагать, что его черная магия – отличная приманка для демонов.
- С этим я не спорю, - согласился Фаорлин. – Но все же, если ты хотел спросить моего совета, то я считаю, что следует для начала отправить Хартуса в апотекарион. А после того, как он поправится… можно подумать о том, как использовать его зависимость в своих целях.
Киршиан наконец понял, на что намекает Фар. Естественно, он же самый умный! План Киршиана был прост, рожденный бурей эмоций: выбросить к демонам всю наркоту Хартуса, его еретичные книги и вонючий ковер, а потом попытаться сделать из обезьяны человека. Фар же рассудил практично, предложив контролировать Хартуса ограничениями в приеме дозы. Разумом Киршиан понимал, что в словах Фаорлина есть более глубокий и практичный смысл, однако его гнев на Хартуса диктовал совсем другие планы действий. Тогда он в кои-то веки решился на компромисс с самим собой.
- Наркоту я сохраню, - сказал он. – Подумаем, как ее можно использовать, чтобы держать Хартуса под контролем. Однако курево, ковер и его дурацкие книги отправятся на помойку при следующей же остановке.
- Книги нужно оставить, - резко запротестовал Фар. – В них может быть… - тут он перехватил горящий взгляд Киршиана и сбивчиво закончил: - Ну, я бы не стал выбрасывать книги Хартуса, потому что они могут когда-нибудь пригодиться.
- Интересно, для чего это? Котлы растапливать? – вкрадчивым ледяным тоном поинтересовался Киршиан.
- Да почему котлы?... Продать их, например, - слегка растерялся Фар, не понимая, почему простой разговор о судьбе книг Хартуса вызвал такую странную реакцию. – Они ж наверняка древний раритет. Большинство, наверное, ненужная макулатура, но я мог бы разобрать их и посмотреть, какие пойдут на черном рынке за кругленькую стоимость.
«Разобрать их, как же, - подумал Киршиан. – И утащить половину в свое тайное хранилище. Умник херов».
Однако он предпочел сделать вид, что повелся на предложение:
- Ну, если продать – тогда ладно. Книги пускай остаются. Однако прочий хлам – в мусорные контейнеры. Это будет последняя выходка Хартуса, ибо если такое повторится – он сам отправится в контейнер вместе с мусором.
Фаорлин заметно успокоился и взял себя в руки.
- Я все же предлагаю перенести его в апотекарион, - напомнил он свою идею.
- Нет, пускай будет здесь, - непреклонно ответил Киршиан. – Вроде не подыхает. Слуги за ним присмотрят. Я не хочу, чтобы еще кто-то из братьев узнал об этом.
- А если слуги проболтаются?
- Да они говорить-то толком не умеют, - фыркнул Киршиан презрительно. – И кто их будет слушать?  А вот если узнает Тенверд – узнает весь космос. А нам ни к чему разбазаривание этой истории.
На том и договорились. Собираясь наконец-то нормально поспать, Киршиан подумал о том, что Фаорлин-то действительно неглуп. И что он предложил отличный способ, как найти управу на обнаглевшего Хартуса. Возможно, эту идею он вычитал в одной из своих дурацких имперских книг.

...Ему тоже снились сны. Они снились ему постоянно, смутные образы, отрывочные воспоминания или бред, просачивающиеся из варпа отражения чего-то, иногда они мерещились наяву, но чаще – когда он чутко дремал ровно наполовину.
Он тоже видел белизну. Ослепительно-серый снег, летящий в сторону и вбок, снег, который странным образом не касался его, не залеплял визор и подставленный под поток рыхлых снежинок фильтр маски. Все воображаемое, все настоящее только наполовину, и он терпеливо ждал, вслушиваясь, как за пеленой серого что-то возится и бормочет, ерзает, как будто десятки слабых ручек ворочали какие-то предметы. Но и половины достаточно. Что-то проступало там, вдалеке, то ли силуэты армий демонов, схлестывающиеся в схватке, или какие-то знакомые мертвецы пришли в очередной раз укорить раптора за то, что он, в отличие от них, все еще жив. Но и тех, и других он бы послал нахрен и продолжил бы смотреть на снег, завораживающий зрительные рецепторы, чувствительные к движению. Половины достаточно, чтобы сон перестал быть сном. Кто-то стоял за спиной. Кто-то, на кого нельзя смотреть, и это инстинктивное, единственно верное желание не позволяло обернуться, крутануться на лапах, занося руку для удара. Страшный запрет, непреодолимый для него, и лишь до предела скошенными левым глазом он видел пряди огненно-рыжих волос, развевающиеся на ветру и против ветра. И в ответ от него только мрачная мстительная мысль-надежда, мысль-злоба, глухая, темная, рассыпавшаяся ровно за миг до того, как облеклась в слова.
Кто-то позади подался вперед, кто-то коснулся одетого в керамит локтя слабой и легкой рукой, и ему показалось, что прикосновение это выжгло ему кожу под броней.
- Что ты сказал?..
Она смеялась. Вновь смеялась, тварь с немыслимым, жгучим, сладким голосом, который он наполовину хотел сдавить в ее глотке до хрипа, и наполовину желал слушать вечно.
- Что?
Скрежечущий взвизг стал ей ответом, и Торчер проснулся от звука собственного голоса, пошевелился, проскрежетав подбородком по полу. Он спал на животе, как животное, поджав механические лапы и положив руку под голову, еще один житель вечной корабельной темноты, беспутный страж груды разлагающихся останков, обглоданных костей и тряпок – всего, что осталось от одного из слуг колдуна. О да, обладательнице ядовитого голоса, что звенел как медь, было бы над чем посмеяться, имей она глаза, способные видеть в материальном мире. О, она бы смеялась до судорог, рассмотрев своего то ли непрошенно навязанного ей раба, то ли надоевшего питомца. Но когда-нибудь и он сможет запретить ей точно так же, как она сейчас могла издеваться над ним. Ктогда-нибудь он снова станет им хозяином.
И он лежал, даже не переменив позы, рассматривал стену и продолжал вслушиваться в происходящее через переборку. Он слушал возню и в темноте она вырисовывала ему смутные очертания неясных предметов, позы и движения существ, что тащили, волокли их, суетились, что-то терли, бормотали друг другу односложные фразы. Так же односложно, осторожно, Торчер думал о том, что нужно сделать, но все путался в том, что он мог бы сделать, а возможностей у него было хоть отбавляй, в том числе возможность столкнуться нос к носу с хозяином, и вот тогда бы пришлось хорошенько постараться, придумывая объяснение, какого же он посмел предъявить права на их единственного колдуна. Нехорошо. Раптор прикрыл тускло поблескивающие глаза, глубоко вдохнул запах мертвечины, как будто он мог помочь прочистить мозги после дурного сна. В том, что сон был именно дурным, он уверился, вспомнив, как видел демона – слева, с нехорошей стороны, и левый локоть припекало, как будто и впрямь кто-то ткнул его раскаленным металлом.
И что этот колдун сможет ей сделать? Торчер безо всякого воодушевления слушал невнятную ругань и размышлял, много ли он знает о колдунах и какое место в его воображаемой иерархии занимал этот. Может статься, стоило бы подарить ему те книги, которые он похитил с такой же мелочной скрупулезностью, с какой хранил техническую документацию от сотен века назад украденных устройств. А может, это бы и не помогло, в конце концов, многомудрые рассуждения и уровни Исчислений лично ему не годились даже для того, чтобы отрешиться от визгов демонов, суки отчего-то приходили в ярость, когда раптор извлекал эти знания из бездонных кладовых своей памяти. С другой стороны, он не был любителем раскидываться незаслуженными подарками, ему до сих пор было жаль переведенного на ублюдка божественного зелья.
Но начатое следовало довести до логического конца, чтобы усилия не пропали понапрасну и Торчер, скрипнув сочленениями лап, медленно поднимался и шел следом за колдуном. Держась палубой выше, он отстал на десятки метров, чтобы не угодить в особо оживленные коридоры и не столкнуться с местными астартес, разборки с которыми, несомненно, отвлекли бы его от цели. Чего доброго, из-за подобного он мог бы и вовсе забыть, куда и зачем шел.
Колдун ушел, вернулся, снова ушел, и в этот раз раптор, услышав его оживленное копошение, заволновался, смутно догадываясь, что тот искал что-то и что именно он искал. Через несколько минут шорохов и стуков осторожность, в конце концов, уступила и, аккуратно переступая, раптор появился там, куда до этого заходить не рисковал. Вошел, присел у дальнего входа, оказавшись свидетелем внезапного прекращения поисков. Колдун его заметил.
Хартус, до этого момента лихорадочно шаривший руками по стеллажу в дальнем конце оружейной, вдруг замер и обернулся. Он сначала подумал, что вернулся Кел или еще кто-то из слуг, но у входа нагло расселся тот, кого он меньше всекго сейчас ожидал увидеть. Колдун выпрямил спину и молча воззрился на Торчера, быстро прикидывая в мыслях, какой выбрать способ ведения беседы. Наброситься на Торчера с кулаками? Не вариант, поскольку распорт, облаченный в силовую броню, попросту размажет его по стенке одним движением. Устроить словесные пререкания? Тоже плохо, поскольку обмен любезностями очень быстро перерастет в драку, которая закончится не в пользу Хартуса. Поблагодарить за наркотик и сказать, что он отлично провел время? Торчер вряд ли поверит этой лжи, особенно если он все это время постоянно следил за Хартусом. Так и не определившись точно, колдун интуитивно выбрал самый безобидный вариант, а именно – вести себя так, будто ничего непроизошло, а потом посмотреть по ходу дела. Пусть Торчер не думает, что какая-то новая наркота способна выбить Хартуса из колеи.
- Оружейная только для братьев из моего легиона, - небрежно бросил он. – А ты не из наших. Здесь ничего нет для тебя.
- Конечно, - спустя несколько секунд буркнул Торчер, не отводя глаз от собеседника. – Это же хлам.
Казалось, он что-то рассматривал, но на таком расстоянии сложно было сказать, куда вперились тонкие зрачки раптора, но самой очевидной догадкой было, что заинтересовал его все же колдун. Наконец, моргнув несколько раз подряд, Торчер убрал из поля зрения все лишние данные и вернул зрение в привычный спектр. Ублюдок довольно быстро восстановился, но, похоже, еще не прочувствовал синдром отмены во всей своей пугающей прелести.
Медленно качнувшись вперед, он оперся кулаком об пол, сделал шажок и пересел немного ближе. А вдруг, этого было слишком мало? Он мало что знал о том, что именно делают его наркотики, почти не представлял формул и преобразований в организме, и что нужно сделать, а чего делать нельзя, знал только интуитивно и по собственному опыту. В свое время ему было плевать на все это, хватало результата, а потом учиться стало не у кого.
И все же колдун что-то искал. Явно не оружие, это попросту нелепо. Поведя мордой вправо и влево, как будто усаживаясь удобнее, Торчер отключил все фильтры и принюхался; ему мерещился знакомый запах, но исходил он явно не от колдуна, его запах он помнил и на него это было не похоже. Кто-то что-то принес сюда из его покоев и теперь он это искал. Помочь ему? Наклонившись, он снова оперся рукой на пол, как будто задумался, сменить позу или нет, а потом неожиданно резко встал и подошел.
Ублюдок не сдвинулся ни на дюйм, потому что это бы выглядело очень похожим на бегство. Как же, слишком гордый.
На последнем шагу Торчер чуть выпрямил лапы и потому возвысился над собеседником как бронированная скала. Демонстративно, со свистом втянув воздух, он выдохнул через рот, окутал морду облаком пара и, придвинувшись вплотную, без выражения заметил:
- А от тебя все еще несет дерьмом.
В тот момент он прекрасно понимал, что слишком близко стоит и не слова, а эта близость, демонстративное нарушение личного пространства тянет на немалое оскорбление. И в тот момент ублюдок мог бы выкинуть один из своих фокусов, которых раптор изрядно побаивался, и потому отступил назад и в сторону едва ли не раньше, чем договорил. Отодвинувшись к стеллажу, Торчер небрежно оперся на него локтем и снова поднял бесстыжие глаза:
- Мне не нравится этот тон. Мы ведь неплохо провели время, а?
Несмотря на неожиданность этой встречи, Хартус довольно быстро взял себя в руки и даже нашел в себе силы нагло ухмыльнуться. Но все же сделал осторожный шаг в сторону. И хоть с последней репликой Торчера у него внутри перевернулось что-то холодное, он снисходительно бросил в ответ:
- Если это все, что ты можешь мне предложить, тогда торг неуместен.
Ему не впервой было изображать спокойную самоуверенность, когда внутри кипели страсти. Главное в любых ситуациях, считал Хартус, держать лицо. Ибо эмоции улягутся, ситуация нормализуется, а лицо одно и на всю жизнь. Даже испещренное шрамами и изуродованное аугметикой, оно все же останется собственным лицом. Поэтому показывать страх, неуверенность и панику, по его мнению, было последним делом, после которого можно спокойненько помереть, чтобы избежать позора. И вот сейчас, чувствуя, как по позвоночнику сползает вниз ледяная змея, он старательно делал вид, что грязные намеки этого похотливого животного ничего для него не значат.
«Он блефует, - панически думал Хартус, боясь даже представить, что на самом деле мог сделать с ним Торчер, пока он валялся без сознания. – Ничего он бы со мной не сделал. Он ведь просто трусливое животное. И вообще, я бы узнал».
Но тут он вспомнил о еще не заживших ожогах на левой руке, о болезненном состоянии всего тела, об ушибах и ссадинах, непонятно как полученных, и уверенности как-то поубавилось. Однако, следуя своему вечному принципу «держать лицо», он все же попытался как можно скорее избавиться от Торчера:
- Ты не предложил мне ничего нового и удивительного, так что возвращайся, откуда пришел, и не мешайся мне тут, - процедил он сквозь зубы.
«Я и не такое видел в своей жизни, так что ты ничем не удивил меня, щенок», - примерно такой смысл должны были иметь его слова.
Взгляд раптора сделался бы недоуменным, если бы его физиономия способна была еще передавать эмоции. Он ждал ответа, ждал, что колдун укажет ему его место, процедура неприятная, но вполне заслуженная, что-то пугающе-непонятное, что умеют делать только ублюдки вроде него... только вот ничего не произошло. Ничего не случилось, никакого внятного ответа, колдун попятился назад. Взгляд Торчера сделался нахальным; соскользнув рукой по полкам стеллажа, он сполз вниз, опустился на четыре конечности и подобрался ближе, а потом поколебался и придвинулся вплотную. Пяти когтей силовой перчатки как раз хватило, чтобы обхватить колдуна за бедро, уперев противостоящий палец ему в пах.
- Ничего удивительного, да? Ничего нового? Ты лжешь.
Потянувшись вверх, раптор уставился в чужое лицо, приоткрыл пасть, испустив странное змеиное шипение. Никакого ответа. Никакого отпора. Пальцы левой руки, опутанные сетью проводов и датчиков, чуть подрагивали, и эта дрожь передавалась когтям, способным срывать броню с боевых машин.
- Ты мне лжешь сейчас, – прошептал Торчер почти ласково; приподнявшись, облизнул пальцы свободной руки и вновь глянул внизу вверх. – Я всегда знаю, когда мне лгут... а я – нет. Я не лгу. Ты знаешь, что я с тобой сделал? А знаешь, что сделаю? А?
Торчер ощутил, как содрогнулась живая плоть колдуна от этого грубого, своевольного прикосновения. Сверху на него глянули черные, как бедна космоса, глаза, в глубине которых вспыхнули зловещие красные огоньки. Хартус ничего не сказал и не предпринял попытки вырваться из захвата, он лишь воздел руки к потолку, и вдруг оружейная резко погрузилась во тьму. Это продолжалось всего секунду, однако Торчер успел ощутить вкус и запах этой искусственной тьмы – густой, влажной, теплой и настолько непроницаемой, что даже улучшенные глаза Астартес не могли разглядеть сквозь нее хоть что-нибудь. На корабле Повелителей Ночи всегда царил мрак, отчего смертные слуги везде ходили с фонариками, однако эта темнота была другой, живой и осязаемой.
В ту же секунду по телу раптора прошла мгновенная судорога, не причинив ему сильной боли, но заставив разжать хватку и потерять контроль над конечностями. Этой секунды хватило, чтобы колдун с легким дуновением воздуха растворился во тьме (хотя, скорее всего, он просто отпрыгнул назад и позже отбежал на безопасное расстояние). Когда тьма рассеялась, Торчер увидел, что колдун с нескрываемой ненавистью взирает на него с безопасного расстояния, скрестив на груди руки. Не успел он ничего предпринять, как почувствовал нарастающий жар под броней, словно пылающий взгляд Хартуса нагревал его кожу изнутри. Колдун смотрел на него злобным немигающим взглядом, а раптор чувствовал, как кровь прилила к его голове, в висках застучал невидимый молот, мир окрасился радужными пятнами, во рту ощутился знакомый металлический привкус… Он понял, что еще несколько секунд – и его кожа начнет плавиться и сморщиваться, как целлофановый пакет. Проклятый колдун пытался сжечь его изнутри, сварить в собственной кипящей крови! И, судя по всему, он был настроен весьма решительно.
- А теперь посмотрим, что Я могу с тобой сделать, - прошептал Хартус, делая бесшумный, почти по-кошачьему грациозный шаг вперед и чуть склонив голову набок. – Расскажешь мне, каково это – медленно умирать?
Хартус сам не ожидал, что неожиданное потрясение наделит его силой сломить раптора. Пожалуй, сыграл свою роль гнев на грязные намеки и воспоминания об утраченном достоинстве. Сейчас ему хотелось не просто поставить Торчера на место, но просто уничтожить его навсегда, чтобы никто и никогда не узнал его позора. Киршиан не дурак и будет помалкивать, а вот Торчера во имя справедливости следует убрать с пути немедленно. Хартус чувствовал, что ему это под силу. Вечный принцип не давать волю эмоциям был временно отодвинут на задний план, ибо сейчас холодная ярость питала его неведомую темную силу, наполняла все его существо прекрасным ощущением власти и всемогущества, и это было намного более приятное чувство, нежели те, что он испытал под действием галлюциногенного вещества Торчера.
...Когда зрение отказалось служить ему, раптору показалось, что это всего лишь помехи, что-то, что на несколько секунд прервало связь между мозгом и его искусственными глазами, сущая ерунда. Ему показалось, что точно такие же помехи прошли дальше, достали до нейроинтерфейсов позвоночника, отчего оy выпустил свою добычу, и Торчер решил, что это также ему знакомо – по встречам с механикумами. Он решил, что что-то тронуло его аугметику, тронуло и отпустило, но он ошибся, атака пришла с совершенно неожиданной стороны.
Изнутри. Это было внутри, как будто остатки органического тела предали его точно так же, как машины бунтовали в присутствии своих непостижимых и чудовищных повелителей. Слабость и дрожь, неестественный жар сжали когти, и сердца зашлись в бешеном, отчаянном стуке. За считанные секунды пульс ускорился вдвое, виски сдавило болью, но, главное, жар. Ужасающий жар, неведомым образом рождаясь под кожей, окатил его с головой, и целые ручьи пота потекли под броней. Неожиданно он понял, что никто его воспитывать не станет, его сейчас будут попросту убивать, и паника, суеверный непостижимый ужас перед малейшими проявлениями той стороны разбудил боевые инстинкты, вытеснив все прочее.
Издав сдавленный всхлип, Торчер прочистил сведенную судорогой глотку и рявкнул, как будто огромная птица с керамитовыми угловатыми перьями хрипло каркнула, и от ее голоса дрогнул весь воздух в зале. Этот вскрик, будучи больше чем звуком, на какое-то мгновение содрогнул и варп, нарушая концентрацию колдуна, и, хотя раптору легче от этого не стало, выбор у него был невелик. Либо он позволит убить себя, либо сделает что-то, и этим чем-то стал тяжелый широкий шаг, с которым он начал заносить левую руку с растопыренными когтями, и еще один, с которым когти одело тусклое марево силового поля, и еще, когда раскрытая лапа, пройдя по широкой дуге, не нашла никакой добычи, потому что колдун успел, рискуя равновесием, отшатнуться назад. И тогда, уже промахнувшись, Торчер впился ногой в пол и резко отмахнул тыльной стороной силовой перчатки, впечатав ее в лицо и грудь противника. Хартуса смело в сторону, как будто он был тряпичной куклой; он отлетел вбок, на стеллажи, обрушив одну из полок на себя.
Охотник тоже не удержался на ногах. Его повело в сторону, мешала не столько боль, сколько неодолимая дурнота и пот, заливающий глаза. Опустившись на колено, Торчер провел ладонью по лицу, оцарапался, но, судя по мрачному взгляду, уже вполне осмысленному, нескольких секунд передышки ему могло хватить, чтобы добраться до возящегося в куче запчастей колдуна и вытворить с ним нечто по-настоящему ужасное.
В своем мрачном устремлении раптор совершенно выпустил из вида происходящее вокруг него. Слишком узкое поле зрения его искусственных глаз умещало только медленно пытающегося встать врага, а желание покончить с ним как можно скорее заставило забыть об осмотрительности. Торчер почти всегда ориентировался в пространстве больше на звук, но сейчас, пока обезумевшие сердца лупили в темпе загнанного животного, все, что он слышал – это собственный сдвоенный пульс, глухо бухающий где-то в глотке. Он попросту не заметил, что кто-то подошел, почувствовал только, что кто-то рванул за наплечник назад, и тогда ему просто показалось, что он задел стену далеко торчащими шипами. Меньше мгновения спустя, когда ему в лицо летел чей-то кулак, раптор понял свою ошибку, но все, что он успел – это рефлекторно дернуться, чтобы подставить аугметированный левый висок. Однако силы удара оказалось достаточно, чтобы Торчер ударился головой об собственный наплечник и, утратив всякую связь с реальностью, с грохотом повалился назад.
Гуорф Иншаса поморщился и недовольно посмотрел на свой кулак, отметив содранную с костяшек кожу, которую он здорово оцарапал о лицевую аугметику Торчера. Удар получился сильным и точным, хотя Гуорф был без боевой брони – так, накинул после душа потрепанную куртку и натянул короткие свободные штаны, едва доходившие ему до колен и казавшиеся от этого на два размера меньше. Но даже в своем нелепом «домашнем» прикиде Гуорф бил больно, а Торчер еще не настолько оправился от магической атаки колдуна, чтобы среагировать или хотя бы увернуться от удара. Пнув неподвижно лежащее у его ног тело, Гуорф вразвалку подошел к обрушившемуся стеллажу, из-под которого, кряхтя, выбирался Хартус, уже растерявший всю свою спесь.
- Ты вовремя, - проворчал он, подняв глаза на Гуорфа. – Никогда не думал, что обрадуюсь твоему по….
Точный, почти нежный удар по темечку отправил колдуна в нокаут, и тот рухнул на пол, не успев выбраться из-под стеллажа. Гуорф был простым парнем и не любил перегружать свои скромные мозги рассуждениями о том, кто прав, а кто неправ. Тем более что он запомнил Хартусу недавнюю очередь в душевую.
Еще на подходе к оружейной, где он хотел оставить свой любимый топор для полировки, Гуорф услышал какую-то возню, а заглянув туда, мгновенно почуял, что пахнет дракой. Уж что-что, а нюх на драки у Гуорфа был идеальным. Не став разбираться, кто кому что должен, он попросту врезал сначала этому стремному раптору, которого на корабле не особо-то жаловали, а потом – не менее стремному колдуну, которого и вовсе терпеть не могли. Когда эти оба повалились без сознания, Гуорф испытал удовлетворение и, прислонив топор к стене, оглядел царивший в оружейной бардак. Небось Суан Кел, смертный слуга, будет в ужасе оттого, какой беспорядок здесь навели в его отсутствие. Убирать-то придется вовсе не колдуну и тем более не Торчеру.